сделали их не беспомощнее, но опытнее в военном искусстве, что нападением на нумидийцев они начинают борьбу против римлян и, выжидая удобного случая, под видом исправного выполнения условий мирного договора, готовятся к войне.

Говорят, что, закончив свою речь, Катон умышленно распахнул тогу, и на пол курии посыпались африканские фиги. Сенаторы подивились их размерам и красоте, и тогда Катон сказал, что земля, рождающая эти плоды, лежит в трех днях плавания от Рима. Впрочем, он призывал к насилию и более открыто; высказывая свое суждение по какому бы то ни было вопросу, он всякий раз присовокуплял: „Кажется мне, что Карфаген не должен существовать". Напротив, Публий Сципион Назика, отвечая на запрос или высказываясь по собственному почину, всегда говорил: „Мне кажется, что Карфаген должен существовать". Замечая, по-видимому, что народ становится непомерно заносчив и уже совершает множество просчетов, что, упиваясь своими удачами, исполнившись гордыни, он выходит из повиновения сенату и упорно тянет за собою все государство туда, куда его влекут страсти, — замечая это, Назика хотел, чтобы хоть этот страх перед Карфагеном был уздою, сдерживающей наглость толпы: он полагал, что карфагеняне не настолько сильны, чтобы римляне не смогли с ними совладать, но и не настолько слабы, чтобы относиться к ним с презрением. То же самое тревожило и Катона, но он считал опасной угрозу, нависающую со стороны государства и прежде великого, а теперь еще отрезвленного и наказанного пережитыми бедствиями, меж тем как римский народ буйствует и, опьяненный своим могуществом, делает ошибку за ошибкой; опасным казалось ему приниматься за лечение внутренних недугов, не избавившись сначала полностью от страха перед покушением на римское владычество извне. Такими доводами, говорят, Катон достиг своей цели: третья и последняя Пуническая война была объявлена...»

Плутарх, по обыкновению, драматизирует и беллетризирует происходящее. Невозможно предположить, чтобы в Риме и раньше не знали о том, что в Карфагене дела идут более чем хорошо. Но требовался эффектный жест, отлично заметный не только сенаторам, но и римским богам. Богов следовало убедить в том, что «Карфаген должен быть разрушен» и что это будет невероятно справедливо.

Катон непрерывно твердит о том, что ненавистный город процветает и что так быть не должно. Почему поражение не оказалось для карфагенян трагическим, не убило их, не растоптало? Они тренируют свое военное искусство в стычках с нумидийцами для того, чтобы потом напасть на римлян. Им только дай повод — и начнется война, а ведь никто не забыл, как Ганнибал буквально стучал в ворота Рима... Вывод один — «Карфаген должен быть разрушен!» Мы знаем, что этими словами Катон заканчивал любое свое выступление, они вошли в легенду.

Римские политики разделились на два лагеря. Единомышленники Сципиона (речь идет о внуке Сципиона Африканского — Сципионе-младшем) придерживались умеренных взглядов, единомышленники Марка Порция Катона — крайних. Сципионы были аристократами, Катона поддерживали богатые землевладельцы и торговцы. Политически Катон был врагом аристократии. Его сторонники — торговцы, финансисты, богатеи из незнатных фамилий — получали после разрушения Карфагена все его торговые связи и экономические преференции и отсутствие конкурента. Естественно, «Карфаген должен быть разрушен»! Сципионы же «неосмотрительно» предлагали сохранить Карфаген как союзный Риму город. Однако Катон пользовался огромным авторитетом и сумел продавить свое решение[168].

В Карфагене же в это самое время взяла верх политическая группировка ультра-патриотического направления. В 152 году до н. э. они изгнали из Карфагена приверженцев Масиниссы, в общей сложности сорок человек. Они бежали к Масиниссе и стали упрашивать его как можно скорее начать войну с Карфагеном.

Масинисса предпринял провокацию. Он отправил в Карфаген своих сыновей, Гулуссу и Миципсу. Те явились к стенам великого города и потребовали, чтобы карфагеняне приняли назад сорок изгнанников и вообще перестали выказывать враждебность. Естественно, старый хитрец Масинисса прекрасно знал, что карфагеняне этого не сделают. Они даже ворот Гулуссе и Миципсе не открыли. А когда «посольство» уходило восвояси, небольшой отряд карфагенян на него напал и убил нескольких человек. Вот тогда Масинисса и получил свой повод для войны и осадил город Героскоп.

Мирный договор с Римом запрещал карфагенянам воевать без разрешения. Но Масинисса здорово взбесил их, и они в том же 152 году до н. э. выступили против нумидийцев, имея армию в двадцать пять тысяч пехотинцев и четыреста всадников. Пунийский полководец по имени Гасдрубал возглавил вооруженные силы Карфагена и даже добился каких-то успехов. Удалось переманить к карфагенянам несколько тысяч нумидий-ских всадников, поскольку у Масиниссы в рядах сторонников единства не наблюдалось.

Вообще карфагеняне торопились поскорее закончить эту маленькую войнушку, пока от «старшего брата» не пришел гневный окрик. Пунийцы согласились отдать нумидийцам землю возле Эмпория и заплатить тысячу талантов серебра. Масинисса потребовал вернуть ему предателей. Этого сделано не было, и из Рима прибыли уполномоченные. Естественно, не для того, чтобы все уладить и прекратить кровопролитие, а с намерением продолжить политику «разделяй и властвуй».

Фактически Рим стоял перед самым большим выбором в своей истории: в каком мире ему предстоит существовать как цивилизации — однополярном или многополярном.

Следовало оценить шансы Масиниссы на победу. Если ну-мидийский царь проигрывает пунийцам, конфликт следовало остановить. Если же есть вероятность, что Масинисса одержит верх, — подстрекать его к дальнейшей эскалации конфликта.

Так и случилось. Масинисса осадил пунийцев в их лагере, и в конце концов голод принудил их сдаться. Они бросили оружие и уже уходили, когда Гулусса напал на них и, безоружных, перебил почти всех.

Очередная спорная территория отошла к Масиниссе. Ситуация начала выглядеть слишком хорошо для нумидийцев: он фактически готов был проглотить Карфаген. А если это произойдет, то Африка, неровен час, породит «нового Ганнибала», только уже не финикийского, а нумидийского. Парадоксальным образом Карфаген стал опасен Риму не потому, что был богатым и сильным, а наоборот — из-за того, что оказался излишне слабым. Нельзя было допустить, чтобы Масинисса присвоил добычу, которая принадлежала Риму и на которую Рим уже наложил свою тяжелую руку.

Большинство античных историков называет столкновение Карфагена с Нумидией главной причиной Третьей Пунической войны, в результате которой Карфаген был уничтожен.

Полибий указывает: «(Римляне) всегда хотели выглядеть так, как будто приступают к войне только ради самообороны, из нужды».

В Карфагене понимали, что Риму необходим предлог и что карфагенские военные этот предлог Риму только что преподнесли на серебряном блюде. Было решено как можно скорее «извиниться», поэтому пунийцы быстренько приговорили к смерти основных виновников войны — Гасдрубала и Карталона, а также еще нескольких членов демократической оппозиции. Гасдрубал вовремя бежал — позднее, когда начнется