— «нет», но Гулусса уговорил его хотя бы «подумать». В следующем году истекают консульские полномочия Сципиона, на все готовое придет новый консул и заберет победу себе. Тогда Сципион сказал, что обещает жизнь только Гасдрубалу с семьей и еще десяти семьям, которые тот назовет. Разрешается забрать с собой десять талантов или всех рабов. На этом все. Гасдрубал это предложение отверг.

Сципион, впрочем, и не рассчитывал, что тот согласится, и продолжал заниматься делами осады. Для окончательной блокады Карфагена следовало отрезать его от всякой связи с морем. Поэтому выход в гавань следовало для карфагенян закрыть. Римляне принялись сооружать насыпь. Карфагеняне пытались прокопать новый выход к морю — на другой стороне гавани. Женщины, дети — все принимали участие в этой безнадежной затее.

Строили корабли из любой древесины, какую находили под рукой. И соорудили, как говорят, сто двадцать кораблей, которые через эту новую гавань вышли в море. То была последняя надежда отчаявшихся людей.

Корабли римлян между тем были оставлены без присмотра — или почти без присмотра; все, включая гребцов, работали на осаде.

Дальнейшее не вполне понятно. Историки дружно утверждают, что, если бы карфагенский флот, «возрожденный из пепла», сразу атаковал безоружные корабли римлян, те лишились бы своего флота. Вопрос — почему пунийцы этого не сделали? Для чего вышли в море — просто «посмеяться над противником», показать ему свою силу и как следует запугать? Трудно представить себе что-нибудь более глупое: зачем раскрывать свои карты такому сильному противнику, как Сципион, и давать ему время опомниться и подготовиться к отражению атаки? А как же фактор внезапности?

Существовала какая-то другая, более простая причина, почему карфагенский флот не напал на римлян сразу. Возможно, то были не сто двадцать кораблей, а гораздо меньше. Или они были оснащены гораздо хуже и нападать не могли. Но остается непроясненным вопрос, для чего они вообще показались перед римлянами.

Так или иначе, римляне получили предупреждение о возможном нападении с моря. Они привели свои боевые корабли в порядок и вышли навстречу карфагенянам. Те только на третий день осмелились дать морской бой. Карфагеняне тем не менее возлагали немалые надежды на это сражение, каковое, впрочем, не принесло перевеса ни одной из сторон.

Карфагеняне нанесли римлянам ущерб, но завершить битву не смогли — наступила ночь. Утром римляне оттеснили их в гавань и осадили. Ночью карфагеняне устроили вылазку и подожгли осадные башни и машины противника. Пока римляне паниковали, а Сципион успокаивал их, приказав убивать всех паникеров и дезертиров, карфагеняне вернулись под защиту городских стен.

Но римляне недаром славились своим терпением и упорством. Они продолжили осаду и построили новые осадные машины. За такими занятиями прошло лето 147 года до н. э.

Продовольствие просачивалось в Карфаген из Ливии, через Неферис. Туда отправился Гулусса с боевыми слонами и через двадцать два дня осады захватил крепость. Когда Неферис пал, ливийцы потеряли опорный пункт, через который снабжали Карфаген, и столица фактически лишилась всякой надежды.

Наступила весна 146 года до н. э., и в один далеко не прекрасный день римляне прорвались в город через гавань. Они пробивались к цитадели — Бирсе, — двигаясь по трем главным длинным улицам. Начались уличные бои. Карфагеняне отстаивали буквально каждый дом. Любой шаг давался римлянам с кровью. А дома в Карфагене, между прочим, были высокие, и за каждый этаж приходилось сражаться.

Скоро пожар охватил городские здания. Римлянам приходилось снова «копать» — везде были завалы, дымящиеся развалины, трупы. Все это нужно было расчищать, чтобы могла пройти армия. В таких трудах прошла неделя. Наконец римская армия оказалась перед цитаделью, где собралось свыше пятидесяти тысяч человек, включая женщин и детей. Нижний город горел, все было окутано огнем и дымом. К Сципиону прибыла делегация из храма, который также находился в Бирсе. Римляне называют бога, которому посвящен этот храм, Асклепием, но мы уже знаем, что это был древний ханаанский Эшмун. Делегация молила о милости.

Сципион обещал сохранить жизнь тем, кто сдается в плен (их ожидало рабство), кроме римлян-перебежчиков. Этим пощады не будет. Предатели-римляне, собственно, ничего другого и не ожидали, поэтому подожгли храм и погибли в огне. В пламя пожара бросилась вместе с детьми и жена Гасдрубала, а он совместно с воинами (называют цифру в тридцать шесть тысяч) сдался Сципиону.

Речь жены Гасдрубала, которую та произнесла прежде, чем совершить это эффектное самоубийство, передают многие античные историки, разукрашивая ее всеми цветами радуги. Впрочем, более вероятной следует считать версию, согласно которой женщина и ее дети были просто убиты римскими солдатами. Тогда многих постигла подобная участь.

Итак, город, которому угрожал Сципион-дед, был разрушен его внуком — также Сципионом! В этом многие видели преемственность и перст судьбы. Кроме того, гибель Карфагена сопоставляли с падением Трои. Сципион прямо цитировал стихи Гомера:

Будет некогда день, и погибнет священная Троя, С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама[169].

Воочию представали какие-то легендарные титанические времена. Вершились огромные и страшные события.

Финал

Цивилизационная катастрофа

На античный мир разрушение Карфагена произвело такой же эффект, как бомбежка Герники в середине двадцатого века. Это было нечто беспрецедентное, почти непредставимое. Конечно, во все времена, тем более в древности, случалось, что вражеские армии стирали с лица земли целые города, уничтожали крепости, истребляли до последнего человека населенные пункты. Но разрушение Карфагена даже на этом фоне оставалось чем-то вопиющим.

В этом огне погибла древняя, могущественнейшая цивилизация. Ни у кого из современников не было сомнений в ином качестве этой катастрофы. Если уничтожался город, как это происходило, например, во время Первой и Второй Пунических войн, то оставалось человеческое сообщество, этот город построившее. Оставались Рим, Карфаген, оставались кельтские племена. Существовала возможность «продолжения». История на этом не заканчивалась.

Разрушение Карфагена означало — даже если предположить, что какое-то количество его жителей избежало гибели, — что история данной цивилизации закончена навеки. Необоримая тотальность ужасала.

В этом смысле разрушение Карфагена оказалось страшнее Герники. Семьсот лет пунийцы господствовали в Средиземном море, им подчинялись огромные территории на побережье. Это был великий народ моряков и торговцев. Его существование было прекращено насильственно.

Римляне — быть может, единственные за историю человечества, — доказали, что действительно можно уничтожить всех. Обычно угроза «всех не перевешаете» работала, но не в данном случае. По преданию, Карфаген горел семнадцать дней — одно это уже указывало на грандиозность данного события.

На то, чтобы стереть с лица земли Карфаген, у