— Я же вам говорил, что веревка не выдержит. Она же с подпалинами.

— Зачем вы? — прохрипел я, глотая слезы.

— Это я должен вас спросить: "Зачем вы?"

— Кто вы такой?

— Вот это другой вопрос, — улыбнулся незнакомец, поглаживая бородку. — Я — священник Милостью Божьей. Слышите? Это колокола моего Храма.

— Но вы же?…

— Да, вы не ошиблись. Я еврей. Принял православие. Кандидат богословских наук.

— Интересно же, какова тема вашей диссертации?

— Первый век. Две книги Бытия.

— Что имеется в виду?

— Создатель, сказал кто-то из ученых, дал роду человеческому две Книги. В одной показал Свое Величество, а в другой Свою Волю. Первая — видимый мир. Им созданный, чтобы человек смотрел на огромность, красоту и стройность его Зданий, признал Божественное всемогущество. Вторая Книга — Священное Писание. Не здраво рассудителен математик, ежели он захочет Божескую Волю вымерять циркулем. Таков же и богословия учитель, если он подумает, что по Псалтырю можно научиться астрономии или химии.

— Это же Ломоносов…

— Да, батенька. Он, милый.

— Бог покинул меня. Я все исчерпал. Мне нет и не может быть пощады. Я — самый большой грешник на этой земле. Поэтому нет места мне в жизни.

— Если бы ты пошел со мною, ты бы увидел то, что опровергнет твои мысли.

— Ничто не может опровергнуть мои мысли. Я мертв. Я не хочу больше жить и мучиться. У меня нет ни выхода, ни надежд. Я знаю, что Он есть, но Он отвернулся от меня.

— Пойдем со мною, и ты убедишься, что это не так. Твое состояние — это не только твое состояние. Это общее состояние людей, разуверившихся не во всем, а в обветшавшем. А теперь наступает Новое время, которое только народилось.

— Новый миф?

— Новая реальность. Пойдем же. Постой, я только веревку обрежу. Она никак не украшает этот прекрасный клен. — Он отрезал веревку, спрятал ее в кусты, сказал: — Теперь, кажется, все. Можем идти.

Я поплелся за ним. Я слышал набатный перезвон колоколов. Он не оборачивался. Шел быстро, размахивая рукой, в которой держал старенький черный портфель, напоминающий саквояж.

Едва мы подошли к церкви, как я увидел у ее дверей согнутую, просящую милостыню фигуру, в которой узнал Горбунова.

— Неужто он? Зачем он здесь?

Между тем Горбунов еще сильнее наклонился, протягивая руку, а напротив стояла девушка в черном, лицо которой тоже мне показалось знакомым.

Но каково было мое изумление, когда на алых ступеньках храма я увидел Люсю! Она сидела, низко опустив голову. Должно быть, молилась или думала о чем-то очень важном. Храм был залит кроваво-алым светом. Лишь потеки воды прорезали красноту кривыми причудливыми нитями.

Люся подняла голову.

— Я ждала вас.

— Меня?

— Да, именно вас. Я все время думала о вас. Не переставая.

— И сейчас думали?

— Вы тогда напрасно сбежали. Я принесла вам книги о Друзилле, Ироде Великом и об Апостоле Павле.

— А он кто вам?

— Он мой духовный отец. Он все знает о вас.

— И о первом веке?

— Конечно.

Между тем отец Иероним, так звали чернобородого, подошел к нам и тихо сказал:

— Люся, проводи Степана в трапезную. Пусть перекусит, а затем отправляется в Невидимое.

Каково было мое удивление, когда в трапезной я увидел знакомые фигуры в черном! По левую сторону стоял с тарелкой жареного картофеля сам Прахов-старший. Он аккуратненько, сложив пальцы, как для моления, выбирал руками жареный картофель и засылал его в рот. Напротив него, согнувшись в три погибели, на корточки присел Горбунов: у него одна нога совсем не сгибалась, и он ее вытянул в сторону. Рядом с Горбуновым прилепились к стене Шубкин с Праховым-младшим. Я приметил: Паша то улыбался, то корчил суровые рожи и так же, как отец, тремя сомкнутыми пальцами ел картофель. Ко мне подошел человек, откинул капюшон, и я узнал Приблудкина.

— Что за маскарад? — шепотом сказал я, обращаясь к Приблудкину.

— Молчать, — сказали в один голос Ривкин и Скобин, Бог знает откуда вынырнувшие вдруг. — Вас допустили к великому таинству единения церкви и государства.

— Народ и церковь едины, — сказал Скобин, складывая руки на груди.

— Раньше говорили: народ и партия едины, — улыбнулся я, но тут же получил пинка:

— Не богохульствуй, грешник.

Я оглянулся, на меня пристально, нагло посмеиваясь, уставился Агенобарбов.

— Сколько волка не корми, а он… — это Ковров сказал, но его тут же перебил Мигунов:

— Не связывайся, а то скажут, что мы оказываем на посвященного давление.

— Откушайте, — сказала мне монашка, подавая тарелку с картофелем, и я узнал в ней тетю Гришу.

— И вы здесь? — спросил я у нее, но тут же ее оттолкнули и меж нами стал Агенобарбов:

— Не трогайте мою мать!

Я стоял в одиночестве. Собственно, каждый стоял в одиночестве. Никто ни с кем не разговаривал: жевали жареный картофель. Однако атмосфера была напряженной. Я это кожей ощущал. И хоть никто в мою сторону не смотрел, я все равно чувствовал, что их внутренние взоры обращены ко мне. Наконец, в трапезную спустился отец Иероним с каким-то представительным священнослужителем в золотой рясе. Оба перекрестились, давая понять всем, что им тоже нужно перекреститься. Я последовал примеру остальных, отец Иероним перехватил мой взгляд и дружелюбно улыбнулся. От этой улыбки мне сделалось лучше, и с моего лица сошла хмурость.

— Мы собрались здесь, милостивые, — обратился ко всем присутствующим епископ отец Гавриил Ржевский, — мы собрались здесь для чрезвычайно серьезной конкордии. Будем считать, что наше небольшое представительство выполняет некоторую роль согласительной комиссии, о чем было специально решено на двух последних заседаниях трех Верховных Советов империи и четырех демократических партий федеративной ориентации.

Могу со всей откровенностью сказать, что мы многократно обсуждали вопрос, чьей стороны нам держаться — империи или сепарации, — и всеедино решили: нет у нас другого пути. Империя и церковь всегда были вместе, и потому дал нам Господь еще одно испытание — сделать выбор. Пусть не смущается сердце ваше, веруйте в Бога, и он поможет вам сделать правильный выбор, да пребудет с вами дух истины во веки веков!

Наш единственный великий Утешитель, Дух Святый, которого послал нам Всевышний во имя Свое, сказав через Спасителя: "Я есть лоза, а вы ветви: кто пребывает во Мне, и Я — в нем, тот приносит много плода, ибо без Меня можете ничего не делать. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет: а такие ветви бросают в огонь, и они сгорают". Одна такая ветвь перед нами, милостивые. Заблудшая, потерянная, ветром отнесенная в дальние края, эта ветвь уж была совсем подготовлена, чтобы бросить ее в огонь, но пастыри наши разыскали эту заблудшую ветвь, спасли от смерти, и мы видим ее в добром здравии в нашем Храме. Аминь!