— Почему? — снова повторил Семен.

— А что ты знаешь обо мне? — спросил Он. — Что ты можешь знать обо мне? Или, может быть, хочешь знать обо мне?

Липинский рывком поднял голову. В глубоком черном кресле шут знает какой английской эпохи сидел Он. Подперев рукой подбородок и пристально глядя Семену в глаза.

Внутри Липинского все замерло.

— Я знаю, — прошептал Семен. — Что ты есть…

— Есть, — подтвердил Он. — Я есть. Ты это знаешь, я это знаю и еще многие другие. Они тоже знают это. Такие, как ты…

— И мы служим тебе! Ты наш Бог! — Семену хотелось плакать.

— Да, — снова подтвердил Он. — И вы служите мне. Я вдруг подумал. Ты же ничего не знаешь о Боге… То есть вообще ничего не знаешь. Тебе кажется, что все это так возвышенно. Всемогущество, сила, знание, воля, мысль. Все так. Верно. И сила, и воля… Но ты даже не можешь себе представить, о чем думаю я. И что я чувствую.

Он замолчал, глядя в пол. Казалось, что его облик тает, растворяется. Липинский даже испугался, что Он сейчас исчезнет, заволновался, принялся лихорадочно искать какую-нибудь фразу, нужное слово. Но Он остановил Семена.

— Не говори ничего. Не надо. — Вздох, и Липинский неожиданно близко увидел перед собой его глаза — В мире было множество достойных людей. Некоторые из них говорили очень умные вещи. Когда ты рождаешься на свет, ты готов поверить в то, что мир вокруг тебя идеален. Или стремится к идеалу. И твои родители, эти полубоги, что дали тебе жизнь, они непостижимы, сильны, и нет в них греха. А потом, со временем, ребенок вдруг видит, что мир вокруг несовершенен, и тот миф, что он нарисовал себе о родителях своих, просто ложь. И тогда он начинает ненавидеть своих родителей. Ненавидеть за обман, за собственный обман. Это называется эдипов комплекс. Страшная и злая шутка природы. Ведь ребенок подобен своим родителям. Он об этом знает. И, глядя на их несовершенство, он вдруг понимает, что неидеален сам!

— Но ты же Бог… — прошептал Семен.

— Да. И меня сделали им такие, как ты. Именно такие, как ты, сделали меня подобным вам. Я такой же, как вы. Я бог денег. Ваш бог. Ваше отражение! Могучее, сильное, безжалостное, корыстное и себялюбивое! Но я не виноват в этом. Таким меня сделали вы!

— Люди… — хотел что-то сказать Липинский

— Не люди!!! — страшно закричал Он. — Не люди, а вы!!! Не люди! Не надо валить на остальных то, что сделано тобой. Те, другие, остальные, простые люди, — это только энергия, силы хаоса, движение… Они вкладывают в деньги то, что у них есть. Но формировали меня вы. Это вы сделали из людских мыслей, идей, сил божество по образу и подобию своему. Почему же я должен любить вас? Зачем мне жалеть вас? Посмотри на меня. Я — это ты. И ты обречен до конца своих дней молиться мне. Все вы. Но должен ли я любить вас за это? Нет…

Липинскому стало трудно дышать. Он рванул ворот рубашки. Но воздух показался ему неожиданно густым, будто мед. В горле все горело огнем. Через гул и грохот в ушах с трудом пробивались его слова. Все, что мог сейчас видеть Семен, это разгневанные, страшные глаза Бога.

— Подобные тебе! Слышишь?! Теперь я ненавижу вас. Потому что противен себе! Противен себе, но я Бог! И ты ничего не знаешь о гневе Божьем!

— Подставил… — прохрипел Липинский. — С русскими…

— А ты как думал? — поинтересовался Он, наклонился к хрипящему Семену ближе. — Ничего личного? Это же… бизнес!

Липинский почувствовал, как что-то прохладное и липкое льется на щеку изо рта.

«Пена, — неожиданно ясно подумал Семен. — Я пеной исхожу…»

Как с грохотом вылетела дверь и в комнату ворвалась встревоженная не на шутку охрана, Семен Липинский уже не слышал. Он уплывал куда-то в темноту. Далеко-далеко. Ему казалось, что он плывет на индейском каноэ и кто-то сильный и молчаливый сидит на веслах.

«Так и буду плыть… — спокойно думал Семен, глядя в темноту неба. Высоко-высоко проплывали звезды. — Так и буду плыть…»

Из дневников:

«Если христиан будет большинство будет Страшный суд. Если иудеи все под себя подомнут — придет Мошиах Если исламисты захватят мировую власть — „будет по-ихнему"».

Утро третьего дня началось со взрывов. Дымные хвосты РПГ перечеркнули площадь. Часть из них не долетела до здания, часть взорвалась на баррикаде. Но несколько огненных стрел вонзились в крышу гаража, пробили ее и взорвались внутри. Вслед за этим мятежники дали еще один залп, уже более слабый, по основному зданию. Группа внешнего наблюдения сообщила, что осаждающие в спешном порядке минируют подъезды к площади и отводят основные силы.

— Бред какой-то, — развел руками Константин. Он безуспешно пытался выйти на связь с кем-нибудь из внешнего мира. Однако все линии были обрезаны. Над Управлением ОЗГИ повис купол радиомолчания. Даже старинный чудо-телефон не работал. Техники разводили руками.

— Это не бред, — покачал головой заместитель Лукина Анатолий Илюшин — Они нас отрезают. Хотят сделать так, чтобы мы как можно дольше не высовывали отсюда нос. Поэтому и стреляли не в основное здание, а в гараж.

— Кстати, что там сейчас?

— Огненный кошмар. — Илюшин потер отросшую щетину. Лукин был человеком подтянутым, всегда аккуратно одетым и чисто выбритым. Его заместитель не шел с ним ни в какое сравнение. — Можно сказать, что автомобилей у нас нет. Хорошо, если удастся пожар локализовать.

Орлов вздохнул:

— Получается, что им необходима наша пассивность. Но чего они боятся?

— Вероятно, что-то изменилось.

— Да, но не могут же они надеяться на то, что мы так и будем сидеть тут!

— Надеяться можно на что угодно, — кивнул Илюшин. — Хотя я, если честно, уже ни на что не надеюсь.

Константин прищурился:

— С какой это стати?

Анатолий пожал плечами, вздохнул:

— А какие у нас есть варианты? ОЗГИ настроила против себя всех. Даже простых людей, не говоря уж о ментах и военных.

— Так уж и всех?

— Да, всех. Простому человеку очень удобно проскочить на красный свет, а потом, если уж не повезло, отстегнуть постовому. А благодаря нашим стараниям теперь у нарушителя сплошные геморрои. А мент еще и масла в огонь подольет: «Я б взял с тебя полста, да вот, видишь, прижали нас, давят за каждую копейку». Получается, как бы не сам гаишник наказывает, а мы, озгисты на него давим. Мы виноваты.

— Закон есть закон.

— Конечно. — Илюшин саркастически кивнул. — Только кому от этого легче?

— Ну, мне, например, легче, — ответил Орлов. — Я на красный свет не езжу. Скорость не превышаю. По поддельным документам через границу не катаюсь. Наркотики не покупаю и не продаю. Мне легче.

— Так ты пойми, раньше милиция за каждую ерунду копейку трясла: нет у тебя при себе огнетушителя или просрочен он на три дня, заплати… А теперь ведь все то же самое, только на каждую мелочь — акт. На каждые полсантиметра — штамп. Чуть превысил, чуть нарушил… А как жить в таком городе, как Москва, и не нарушать? Хотя бы по мелочи! По-человечески!