Мистер Голспи прошел через общую комнату в кабинет и по дороге окликнул ее.

— Мне очень жаль, мисс Мэтфилд, — начал он, — но придется вас просить сделать для меня одну работенку.

— Как, сейчас?

— Да не смотрите на меня так, мисс Мэтфилд, это выражение портит ваше красивое лицо. Ничего не поделаешь, — нужно, и от лишнего часа работы вас не убудет, как вы думаете?

— Думаю, что нет, мистер Голспи. Но… ведь сегодня канун Нового года.

— Ах да! Совсем забыл. Последний вечер старого года, как мы всегда называли его. Но у вас еще будет достаточно времени его отпраздновать после того, как мы кончим.

— Что ж, хорошо… Но дело-то в том, что я сегодня собиралась на бал!

— Ого, веселая жизнь! — прогудел он с усмешкой. — Теперь я припоминаю, что и моя дочка сегодня едет на бал. Наверное, там будут танцы с воздушными шарами, конфетти, приставные носы и всякие такие штуки. А в полночь — шампанское, а?

— Нет, я не такая счастливица, как ваша дочь. Это только танцы в женском клубе, где я живу… очень скромная вечеринка.

— Танцы в женском клубе? Ну, это чепуха. Здесь со мной вам будет не скучнее, чем на вечеринке в женском клубе. Когда она начнется?

— Да около девяти, наверное.

— Я так долго не задержу вас, если вы сами не пожелаете. Теперь идите, кончайте то, что делали, и скажите остальным, что они могут идти, они мне не нужны. А потом приходите сюда со своей тетрадкой, и мы засядем за работу. Мне сегодня непременно нужно отправить несколько писем. Кому-нибудь надо же добывать деньги для этой фирмы.

Когда она воротилась в кабинет, мистер Голспи (он размышлял, покуривая сигару и время от времени делая какие-то вычисления в своем блокноте) указал ей на стул и минуту-другую ничего не говорил. Она слышала, как стукнула несколько раз дверь в передней за уходившими домой сослуживцами, слышала хлопанье и других дверей, шум шагов на лестнице. Затем внезапно наступила тишина.

— Ну, — сказал мистер Голспи, — давайте начнем. Можете записать все письма сразу, а то, если хотите, я продиктую вам два-три, вы напечатаете, а потом вернетесь и запишете остальные. Как вам удобнее? Мне важно только одно — чтобы они были отосланы сегодня.

Она записала под его диктовку несколько писем и ушла переписывать их на машинке, а мистер Голспи тем временем просматривал свои цифры и обдумывал следующие письма. Было странно работать в пустой конторе, где сидел мистер Голспи, почти скрытый облаками табачного дыма, потом снова возвращаться к машинке, над которой горела единственная лампочка. Прошло каких-нибудь четверть часа, и за это время целый ряд привычных звуков с улицы сменился безмолвием, и мисс Мэтфилд уже казалось, что она работает в совершенно незнакомом месте. Как только прерывался знакомый (и теперь ободряющий) стук машинки и ее сигнальные звонки, все сразу начинало казаться призрачным и пугало, пока она не возвращалась опять в кабинет, где было совсем не страшно. В мистере Голспи не было решительно ничего призрачного.

— А ведь их надо еще скопировать? — воскликнула она вдруг, когда письма были готовы, подписаны и оставалось только вложить их в конверты.

— Обойдется без этого, — ответил мистер Голспи.

— Но вы же знаете, у нас все письма копируются.

— Ну, а на этот раз вы отправите их, не скопировав. Не стоит возиться. Я буду помнить, что писал этим людям, и письма мои, а не Дэрсингема. Помогите мне вложить их в конверты и принесите сюда марки, больше ничего не надо… Ну, вот и готово, и отлично все сделано. Большое вам спасибо, мисс Мэтфилд. Другие девушки подняли бы целую бучу, а потом сделали бы работу черт знает как, чтобы доказать свою независимость. Который час? Ого, скоро восемь. То-то я уже проголодался.

Мисс Мэтфилд испуганно ахнула.

— Чего это вы? Что такое?

— Я не думала, что уже так поздно, хотя и мне тоже страшно хочется есть. К обеду в клуб я уже не поспею… Ну, да авось там найдется что-нибудь…

— Вы тоже голодны? А что вы ели утром за завтраком?

— Немного. Яйцо, булку с маслом и кофе.

— А потом еще чашку чаю с печеньем, и это все за целый день! А сейчас уже около восьми, и у вас только одна надежда — если будете бегом бежать всю дорогу, то еще успеете получить в клубе какой-нибудь кусочек. Ну нет, это никуда не годится! Вот так вы, девушки, себя в гроб вгоняете. Это идиотство — морить себя голодом. Если вы в этом городе, да еще в такое время года не поедите хорошо, по-настоящему, хотя бы раз в день, можете сразу послать за доктором и считать себя мертвецом. Послушайте, мисс Мэтфилд, — он встал и положил ей руку на плечо, — вы же не такая, как эти заморенные, высохшие мартышки, которые теперь сходят за девушек. Вы девушка красивая, видная, одним словом — женщина что надо. Так незачем вам проделывать над собой такие фокусы. Вот что: сегодня вы обедаете со мной. Оба мы потрудились, оба проголодались — и будем обедать вместе.

— Вот как? — В эту минуту мисс Мэтфилд больше не нашла что сказать.

— Да, если вы мне окажете такую честь, — продолжал мистер Голспи. — Сегодня последний вечер старого года, а я должен обедать один? Вы так же голодны, как и я, и мы работали вместе, и после всего этого вы не захотите поехать со мной и немного развеселить меня? Как же так?

Она расхохоталась.

— Ну хорошо. Спасибо. Но только в таком виде я не могу ехать с вами ни в один шикарный ресторан.

— Вы можете в таком виде обедать где угодно, уверяю вас, — возразил мистер Голспи. — Но вы, вероятно, хотите сказать, что одеты не совсем парадно. Это не важно. Мы пойдем не туда, где осыпают друг друга конфетти, а туда, где хорошо кормят. Подите оденьтесь, а я пока наклею марки.

Вечер был светлый и холодный. Но улица Ангела была как-то особенно темна и пустынна — черная пропасть, а над нею тусклое мерцание звезд.

— Знаете, каким образом я попал в вашу контору? — спросил мистер Голспи, когда они шли по улице. — Я просматривал список фирм, торгующих фанерой, и Твигг и Дэрсингем привлекли мое внимание не именем своим, а адресом. Улица Ангела! Это название так меня прельстило, что я подумал: «Надо первым делом взглянуть на эту контору». И не подумай я так, я бы не был здесь и вы бы сейчас не семенили рядом со мной.

— Разве вы раньше не слыхали о нашей фирме? — спросила мисс Мэтфилд.

— Никогда. Я в своей жизни брался за самые различные дела и еще до сих пор не бросил этой привычки. Но торговлю фанерой я не считаю настоящим солидным делом. Это — так, между прочим. Тут негде развернуться. Это все равно, что торговать шахматами да игрушечными лошадками. Такое дело не может расти, расширяться, в нем не может быть размаха, понимаете? Это занятие для таких, как Дэрсингем, ему оно как раз по плечу. Впрочем, он ведь и этим делом по-настоящему не занимается. Он в нем стоит одной ногой, вместо того чтобы уйти в него с головой. Он разыгрывает из себя аристократа, который развлекается коммерцией. Слишком много развелось в Сити таких молодчиков. Вот оттого-то евреи и американцы здесь преуспевают. Они-то не дураки, будьте покойны!