– Чем я тебе помешала? – с укором спросила Мария. – Зачем ты все это затеяла? Разве плохо тебе жилось? И так все вышло по-твоему: и деньги получила, и он… все равно он был твой!

– Мой? – злобно прохрипела Николь. – Да никогда не было этого! Он возненавидел меня с той первой ночи, еще в России. Но он же дал тебе клятву! Лучше бы он прогнал меня, чем терпеть такое. Я же видела, что с ним делалось от ревности, от страха за тебя. Он проклинал себя, тебя, меня. Я хотела… я думала, если не будет тебя…

– Что ты наделала?! – раздался крик, исполненный такого ужаса, что Мария вздрогнула и невольно отдернула пальцы, зажимавшие рану Николь. И кровь, сдерживаемая ее пальцами, в одно мгновение была вытолкнута таким мощным толчком сердца, что тело Николь изогнулось в судороге; глаза закрылись, и она замерла навеки.

Мария тихо ахнула от страха – и тут же руки Корфа подхватили ее, стиснули, но отнюдь не в нежных объятиях.

– Зачем ты это сделала? Ты убила ее, ты все испортила!

Он тряс Марию, как куклу. И вдруг что-то вроде изумления промелькнуло на искаженном яростью лице Крофа, когда она одним рывком разомкнула его руки, высвободилась – казалось, без малейших усилий – и отпрянула, пристально глядя на него. О, все-таки он способен на сильные страсти, этот ледяной барон, Мария его недооценивала! Сейчас минует первый припадок гнева, он отдастся скорби над трупом Николь. Ну что ж, надо успеть все сказать ему прежде, чем перед ним будет два трупа.

– Утрите свои слезы! – презрительно бросила Мария. – Я тут ни при чем. Это ее бог покарал. За смерть Глашеньки, за предательство вашего курьера – она следила за ним! – за то, что она медленно убивала меня… но это неважно! Да, вы потеряли ее, но у меня есть для вас приятные новости. Видите эту стрелку? – Мария взяла ее с камина, повертела в руках и вскинула брови, увидев, как побледнело лицо Корфа, какой ужас отобразился на нем, как он рванулся выхватить стрелку из ее рук. Но Мария отпрянула, оказавшись проворней.

– Вижу, вы понимаете, что это такое. Николь своего добилась. Видите? – Она показала ему свои запачканные темным ядом пальцы. – Думаю, не пройдет и пяти минут, как вы станете свободны.

Корф вздохнул, но не сказал ни слова – у него перехватило горло, а Марии показалось, что он вздохнул с облегчением.

– Вы мне не верили ни дня, ни минуты! – закричала она в отчаянии, и слезы хлынули у нее из глаз. – Вы отталкивали меня! Это вы виноваты во всем!

Она рыдала, оплакивая свою попусту загубленную жизнь. Лицо Корфа было неразличимо за пеленою слез. Вдруг он покачнулся, и Марии показалось, что барон сейчас повернется и уйдет, оставив ее умирать в одиночестве.

Да что же он все не действует, этот яд?!

И, желая лишь одного: умереть сейчас, сию минуту, немедленно! – она принялась колоть себя стрелкой в руку, каждый раз вскрикивая от боли, но испытывая почти счастье при мысли, что страдания ее наконец прекратятся.

Корф бросился к ней, стиснул, вывернул руки, вырвал стрелку – и с ужасом уставился на ее окровавленные запястья. Мария рванулась было, да сил ее уже не хватило, а потому она только уткнулась лицом в его грудь и заплакала тихо, как маленькая обиженная девочка.

– Я люблю вас до смерти, всегда любила, – пробормотала она. – Это я все делала нечаянно, от горя… простите меня!

Мария чувствовала, как набухают веки; она всегда дурнела от слез, – лицо покрывалось красными пятнами, отекало. И она зарыдала еще пуще, представив, какой уродиной сделается в смерти. Николь-то удалось остаться красивой!

Корф отстранился от нее и сделал какое-то резкое движение руками. Мария быстро вытерла глаза – и вскрикнула от ужаса: он вонзил стрелку в свое запястье. Мария не могла вымолвить ни слова, она лишь смотрела в его осунувшееся, безмерно печальное лицо.

– Я люблю тебя, Мария, – сказал он тихо. – Люблю безумно. Все, что я сделал, я сделал в этом безумии. Сам во всем виноват, но теперь уж поздно каяться. Времени осталось чуть… только чтобы поклясться тебе: с той самой ночи в Петербурге я не прикоснулся к Николь, я платил ей, как платят в театре актрисе, – и она хорошо играла свою роль. Я хотел ранить тебя каждый день, но я сам был весь изранен ревностью и недостоин счастья. Но бог милостив: мы умрем вместе.

– Зачем? – пролепетала Мария.

– Зачем мне жить без тебя? – прошептал Корф, и губы его сомкнулись с губами Марии.

Голова у нее закружилась, и она упала бы, если бы Корф изо всех сил не прижал ее к себе. Но и его, верно, уже не держали ноги; не размыкая объятий, они опустились на колени, словно давая клятву перед богом… давая последнюю, предсмертную клятву своими поцелуями, в которых сейчас была одна лишь любовь, наконец-то обретенное ими сокровище.

– М-да… – произнес совсем рядом скрипучий голос. – Какая трогательная сцена! Ну почему это не могло произойти года два назад?! Эх, вечно мне не везет!

Корф и Мария, с трудом оторвавшись друг от друга, повернули головы.

Перед ними, как всегда, в черном, словно Смерть, стояла, опираясь на знакомую Марии трость, бывшая графиня Строилова, тетушка Евлалия Никандровна… Евдокия Головкина!

* * *

Корф вскочил, поднимая Марию, и они замерли, прижавшись друг к другу.

Мария с ужасом смотрела, как старая злодейка проковыляла по комнате, удостоив лишь одним брезгливым взором залитый кровью труп Николь, и опустилась в кресло у камина, затем поднесла к носу флакончик с ароматическими солями.

– Не выношу крови, – проворчала она, нюхая флакончик. – О чем бишь я? Да, о времени… Всегда опаздывала, всегда. А тут повезло. Успела!

– А завещание все равно недействительно! – проговорила Мария. – И даже если мы сейчас умрем…

– Дитя! – Евдокия театрально возвела глаза к небу. – Кураре – яд, которым смазана стрела, хранящаяся в музее Королевской библиотеки, – действует мгновенно. А ты все еще жива, и барон тоже, хотя вон, гляжу, до крови расцарапали себе руки. И кровь их смешалась! – добавила она патетически, словно произносила какую-то цитату. – Воистину, Тристан и Изольда!

Вид у Корфа был столь же ошалелый, как и у Марии.

– Кураре? – переспросил он. – Но если…

– Да! – кивнула Евдокия. – Если вы оба еще живы, значит, это не кураре. Настоящая стрела так и лежит в музее. Николь заплатила бешеные деньги за подделку – у меня ведь есть везде свои люди, сами знаете.

Корф покраснел, как школьник, и разжал объятия.

– Отчего же вы меня не предупредили?! – возмущенно выкрикнул он.

Евдокия развела руками:

– Не успела. Клянусь! Меня задержал портной. Я ведь потеряла столько драгоценного времени, по вашей просьбе следя за Машенькой… надеюсь, ты позволишь мне называть тебя так, дорогая девочка? По старой памяти, а? Все-таки тетушка Евлалия немало пособила тебе в жизни, даже умудрилась очень своевременно заболеть в Берне, чтобы ты могла навестить ее… а синий цвет тебе был очень к лицу!