моих медалей видна только оборотная сторона, а портреты, которые я набрасываю, рассыпаются в прах, прежде чем я успеваю их закончить… Впрочем, эта манера ничем не хуже других, пустите в ход ваш ум, чтобы исправить суждения моего, и вы получите истинную правду.

В Севилье все друг друга знают; каждый вечер жители города собираются на неизбежную прогулку; все они смотрят друг на друга, но друг с другом почти не разговаривают. Того, что мы во Франции именуем светской жизнью, здесь не существует; но зато здесь отношения между людьми куда более задушевные. На публике люди рассматривают один другого, критикуют то, что им не нравится, но совсем тихо, потому что с завистью соседствует страх. Форму существования создают совокупно гласность и тайна; все жители проводят время на свежем воздухе и как будто на сцене, между тем жизнь каждого – секрет для остальных. Люди с утра до вечера находятся либо на балконе, выходящем на улицу, либо на гулянье, либо во дворе собственного дома, то есть почти всегда на глазах у окружающих; и тем не менее каждый отъединен от остальных. Нравам любовь к одиночеству чужда, но зато она живет в сердцах; испанец, как всякий страстный человек, нелюдим в душе своей…

Я часто твержу себе, что не следует сравнивать эту страну ни с какой другой, но менее всего – с Италией. Эти две страны и два народа, которые их населяют, отличаются друг от друга и в большом, и в малом! В Италии женщины терпеть не могут цветов в комнате; здесь женщины живут в окружении цветов; римлянки лишаются чувств от запаха амбры, андалузки благоухают «испанской кожей», которая не что иное, как чистая амбра; вечерний воздух в Риме и других частях Италии вреден для прогуливающихся, здесь женщины проводят всю вторую половину дня и часть ночи на улице без шляп и без шалей, ничего не опасаясь.

Испанию губят французские моды. Каждый месяц из Парижа в Севилью прибывает под видом политических новостей множество маленьких кукол, раскрашенных, полагаю, нашими модными торговками и нашими портняжками. Эти чужестранные товары призваны отучить народ от национальной роскоши и заставить его неуклюже подражать парижским модам. Быть может, не пройдет и нескольких лет, как улицы главного города Андалузии, такие веселые, такие блестящие, такие богатые живописными картинами, такие непохожие на все, что можно увидеть в других местах, утратят свой оригинальный характер, которым обязаны едва ли не единственно великолепию испанского костюма; при этом они не станут ни менее узкими, ни менее извилистыми; вот что значит подражание: люди лишаются собственных преимуществ, но не приобретают преимуществ избранного ими образца[362]. Пристрастие к фраку и к цветным платьям достигло здесь устрашающих размеров: светская дама в Севилье нынче надевает баскинью (черную юбку), только когда отправляется в церковь или на гулянье; вернувшись домой, она немедленно облачается во французское платье и полагает, что этот наряд гораздо лучше. Пять или шесть лет назад французские наряды были в Севилье совершенно неизвестны, а тот, кто рисковал их надеть, казался смешным. Лишь после последнего завоевания, после этой войны между друзьями[363], местный костюм уступил место нашим жалким, унылым одеждам. Англичане, очутившись в Испании, отнеслись к национальным нарядам с куда большим почтением, чем мы. Если бы не бои быков, в Севилье, пожалуй, никто бы уже не знал, что такое наряд majo[364].

Я с живейшим интересом путешествую по Испании не в последнюю очередь потому, что эта страна сегодня пребывает примерно в том переходном состоянии, в каком находилась Европа триста лет назад[365].

Письмо тридцать пятое

Господину Эжену де Бреза

Писано 2 мая 1831 года

на борту парохода, плывущего

из Севильи в Санлукар

<…> На следующий день после праздника, устроенного нами на испанском постоялом дворе, здесь разыгралась настоящая сцена из романа. Мы собирались очень скоро покинуть Севилью, где я пробыл целых три недели и за это время накупил и заказал множество вещиц драгоценных или любопытных, которые намеревался увезти во Францию; в Севилье мы проводили время, осматривая достопримечательности и наслаждаясь развлечениями, а все дела отложили на последнюю минуту. И вот торговцы со всех концов города потянулись на мой постоялый двор с заказанными вещами. Они несли костюмы, гравюры, съестные припасы, вина, колбасы, старинные предметы, картины. Рабочие, которые накануне помогали устраивать праздник, встречались с давешними танцорами и торговцами в крытой галерее, окружающей двор постоялого двора: рабочие ожидали оплаты своего труда с тревогой, вызванной самой роскошью празднества. Взяв пример с этой шумной толпы, свой счет предъявил мне и хозяин постоялого двора. Портные, сапожники, артисты, танцоры, друзья, кредиторы – все добиваются моего внимания одновременно; я не знаю, кого слушать, а в довершение всего упаковщики наполняют и заколачивают ящики, которые я рассчитываю отправить из Кадиса во Францию морским путем, но прежде нужно погрузить их на пакетбот, который по Гвадалкивиру довез бы их до Кадиса. Э. и А.[366] помогали мне отдавать приказания и оплачивать счета, но время шло быстрее нас. Места на пакетботе, отходящем из Севильи всего два раза в неделю, были куплены заранее; в путешествии времени всегда не хватает, вдобавок близилось лето, поэтому мы вовсе не хотели терять половину недели; кроме того, мы уже простились со всеми здешними знакомцами и остаться нам казалось труднее, чем уехать.

Затруднительность нашего положения становилась уже забавной. Случаются в жизни такие сочетания злополучных происшествий, когда бедствия превращаются едва ли не в удовольствия: так живейшие нервные потрясения кончаются смехом. Впрочем, все это слишком высокие слова для описания комизма нашей утренней сцены: тут не было ни печалей, ни великих страданий – одна лишь чрезвычайная запутанность расчетов, беспорядок, дошедший до безумия. Веселость рождалась от избытка затруднений и от предчувствия невозможности с ними сладить… Никогда еще не происходило сцены, способной так позабавить беспристрастного зрителя – если бы таковой нашелся… Но я был в этой сцене актером, причем исполнял неблагодарную роль плательщика и распорядителя приготовлений к отъезду – отъезду, который с каждой минутой становился все менее вероятным; меня как будто околдовали… Несмотря на всю мою любовь к живописности и новизне, я страстно желал оказаться в сотне лье от обступивших меня оригиналов; они поставили своей целью разорить меня и задержать в Севилье; их успех казался мне несомнительным; не сомневался я и в моем собственном крахе: мне предстояло либо обанкротить половину Севильи, либо пропустить отплытие пакетбота.

Не думайте, что число особ, с которыми я