Она совсем из другой лиги, где не отторгают людей, прокладывая для них узко специальные туристические коридоры, но властно всасывают их в себя, как это и положено черным дырам самодостаточных мегаполисов (масло масляное?) – подлинный, а не декларируемый интернационализм объединенной Европы, как я его понимаю, именно в этом и должен заключаться.

Все эти дни Болонья постоянно пульсировала, то сжималась до главных пятачков центра, а то растекалась к краям с парками, куда осень еще не заглядывала даже.

Сначала она показалась огромной, шумливой, потом маленькой, а когда я ушел в сторону – к каналам и городским воротам, где совсем уже не туристические виды (хотя и все равно приятные), – вновь растянулась, как старый свитер: портики и галереи, конечно же, ее дополнительно удлиняют, задают ритм, схожий с сердечным.

Но искусство в Болонье – вещь в себе, это вам не Флоренция и даже не Урбино, ставший для меня приятным образчиком окаменелости: в живом и подвижном городе культурная программа съеживается и теряет выразительность. Заточенная под нужды аборигенов, она тут в основном прячется, и нужно знать пароли, явки – вот как в Москве. Помню, как первый раз попал в Берлин, превратившийся тогда в одну огромную стройку, впрочем, подходившую уже к завершению, – так я там вообще ни в один музей не зашел. Вот честно. Даже желания такого не было.

Музеи вообще не показатель, но одна из опций, зачастую вынужденных. Противоборствуя с Болоньей, по правде говоря, я филонил и много куда не пошел, а туда, где был, ходил с внутренней прохладцей. Те же фресковые изобилия Сан-Джакомо-Маджоре не идут ни в какое сравнение с университетской движухой вокруг да около, а кафедральному собору (перед ним в Болонье нет даже площади) я предпочел кварталы с тихими каналами и парк со странным фонтаном, где русалки ласкали друг друга, а лев терзал поверженных животных.

Парк этот нависает над автовокзалом, и сначала мне показалось, что я в Гарлеме – белые люди стали обнаруживаться только на второй-третий взгляд. Зато запах травки шибал уже у самого входа с пафосным памятником героям-освободителям.

Первый показатель самодостаточности этого города – отсутствие путеводителей типа «Болонья – город истории и искусств» из «Золотой серии» в газетных киосках. Два дня я высматривал их по всей протяженности путаных маршрутов, точно порнуху, но лишь на третий заметил что-то похожее на туристические справочники сначала в церкви Санта-Мария-делла-Витта, а еще в Табакерии, куда заглянул за троллейбусными билетиками (там они дешевле, чем в салоне, и стоят 1.30), но они как-то сильно не настаивали на присутствии и не просились в руки, как в Сиене или в Пизе. В Пизе, впрочем, я тоже местный путеводитель не купил.

С Болоньей же все непонятно и понятнее из-за книг или музеев не станет, порядка в голове все равно не наведешь и по полочкам без некоего прожиточного минимума всего не расфасуешь. А если и разложишь, то город-то динамичный, и картинка его меняется стремительно, лишь в контурах оставаясь прежней, так что все изменится уже на следующее утро. Обычно в таких городах есть метро, а если его нет, то оно обязательно присутствует в каких-то иных, сублимированных формах вроде повышенного числа художественных галерей, центров дизайна и модных ресторанов, позволяющих ресторанной критике развиваться отдельным видом изящной словесности, сезонных обострений, передающихся воздушно-капельным способом, или же эпидемий бытовых самоубийств.

Второй показатель самодостаточности – старомодные троллейбусные провода, опутывающие открыточные виды, их невозможно игнорировать, как невозможно найти правильный (фронтальный) ракурс для самых больших сторожевых башен возле памятника святому Петронию в архиепископском одеянии. Зато с троллейбусами уютно (а с аркадами безопасно – какой же это рай для фланеров), туристам для такого случая дан фотошоп.

Сокращая день ото дня культурные вылазки, я стал больше гулять по улицам, чтобы лучше не понять, но почувствовать потоки, которые Болонья порождает и которыми питается.

Меня, конечно, сильно подкосила смерть Бори Бергера, впечатав в непродуктивную меланхолию. Музеи в таком настроении невозможны, и, например, я решил похерить Дом Моранди. Кто бы мне сказал с месяц назад, что я добровольно откажусь от Дома Моранди и почувствую от этого лишь облегчение.

В музеях слишком много от кладбища (особенно когда картины сильно залачены, точно мумифицированы) и культа святых мощей. Но, с другой стороны, улицы кидают тебя в толпу, а толпу – в тебя, из-за чего сегодня я чувствовал себя Василием Васильевичем Розановым, который сидел на Тверском бульваре, смотрел на прохожих и думал: «Неужели они все умрут?!»

Вечером наш район накрыло костровым дымом: дворники жгут палые листья предместий. Под колокольные перезвоны (дисциплинирует, кстати, – на часы не смотришь, но время знаешь, отдаешь о нем себе полный отчет, точно ты автомобиль, припаркованный на дорогой болонской стоянке) пошел в супермаркет возле улицы Савонаролы, чтобы убедиться еще раз – в итальянских продуктовых магазинах не продают свежие огурцы. Только маринованные. Сколько ни ездил – еще нигде не нашел. Так что это не к Болонье претензия.

Впрочем, у меня к этому городу претензий вообще нет.

На примере центровой болонской базилики Сан-Петронио (пятая по величине в Европе) хорошо видно, что чем больше церковное здание, тем оно выхолощеннее, несмотря на любые сокровища внутри. Впрочем, я это уже давно ощущал (просто сформулировал сегодня) на примере питерского Исаакия, венецианской Салюты или же перуджийского Сан-Доменико, напоминающего опустевший космодром и одновременно черную дыру.

Именно в этом смысле показательна судьба сиенского Дуомо, который задумали сделать самым большим во вселенной (даже поболее ватиканского), но понаделали архитектурных ошибок да и бросили на половине пути. Недостроенный «новый неф», зияющий пустыми глазницами, служит подножием экскурсий по своему верхнему (и тоже недостроенному) ребру. Звучит почти как евангельская притча о тщете раздутых амбиций.

Сан-Петронио (1390), посвященный городскому епископу V века и святому покровителю города, тоже ведь не достроен – кирпичный фасад недооблицован розовым и белым мрамором (им же украшено чрево собора), с восточной стороны здания торчат колонны, предназначенные для поддержания еще одного нефа, который теперь никогда не построят. В XIV веке болонцы тоже решили создать базилику больше, чем в Риме, но церковные власти направили часть средств на соседнее палаццо Аркиджинназио, и дело застопорилось.

Хотя внутри отдельные капеллы (они тут тоже соревнуются друг с дружкой в пафосе, разнообразии и помпезности) монументальны, а некоторые из них стоят отдельных храмов. Такова капелла Волхвов, от пола до потолка расписанная Джованни да Моденой, куда вход стоит три евро (за это включают подсветку), тогда как трехзальный Музей Дуомо слева от алтаря совершенно бесплатен (а вот за право фотографировать нужно приобрести «фотобилет» за два евро). Я в музей не пошел, так как прочитал описание коллекции на официальном сайте.