не было никаких воспоминаний: кто я такой и откуда. Моё сознание парило в каком то мягком эфире. Но это меня не беспокоило, а даже забавляло.

- Может я на том свете? – Мелькнула первая здравая мысль. – Но почему?

Какой-то далёкий, но странно знакомый звук постоянно вторгался в мой мозг и тревожил странное спокойное состояние, но природу этого звука определить ни как не мог, а тут ещё знакомо скрипнула дверь, это я определил мгновенно. И звук сразу вспомнил - это звук электрического движка. Также знакомый голос спросил меня:

- Боря, ну ты что, очухался, что ли? Давай вставай, скоро к командиру полка идти.

В ослепительной вспышке вспомнилось всё. 23 февраля, танки и БМП, убитые офицеры и солдаты, граната….

- Ёлки-палки…. Какой тот свет? Мне ещё на этом оправдываться придётся. – Я открыл глаза. Около кровати стоял Чуватин. Это на его кровати я лежал, в салоне начальника артиллерии.

- Ну, как ты, нормально чувствуешь? Тебя ведь слегка контузило от взрыва гранаты и ты был

без сознания. Вот мы и решили тебя сюда положить, а не в медицинский пункт.

Я сел на кровати и от резкого движения слегка закружилась голова. На табуретке, рядом с кроватью лежал мой автомат и шапка. Всё остальное было на мне.

- Что, раздеть не могли меня? – С обидой в голосе спросил Чуватина, взял автомат и, надев шапку на голову, вышел на улицу. Действительно, рядом с салоном работал электрический движок - «дырчик». Это его звук сверлил мне мозги. Неспешно дошёл до штаба и начал прохаживаться там, с тоской вспоминая произошедшие вчерашние события. Я так задумался, что не заметил подошедшего командира полка, и лишь повернувшись, увидел его. Командир внимательно посмотрел на меня.

- Давай Боря, рассказывай, только подробней.

Сначала заволновался и заторопился, но постепенно успокоился. Рассказывал как на духу, с мелочами и мельчайшими подробностями. Закончив, замолчал. Петров тоже молчал, потом спросил.

- Боря, ты действительно пьяный был?

- Товарищ полковник, кто вам сказал об этом? Колесов, Каракумов, да и прапорщик Воронин могут подтвердить, что был трезвым, - я опять загорячился. – Товарищ полковник, но вы же сами видели. Из кочегарки я ушёл трезвый. Я же там выпил в общей сложности грамм сто пятьдесят…, ну, двести…, да у морпеха успели выпить грамм сто. Всё это за три часа – это ведь для нормального мужика ерунда. Да после боя, как вы сказали всех участников к орденам представить, я с бойцами грамм пятьдесят всего выпил. Товарищ полковник, кто вам такую херню про меня рассказал?

- Да верю я тебе. Это начальник штаба соседей утверждает. Всё эту мысль навязывал, когда вечером ко мне приехал. В общем так, иди завтракай и поедем к командующему группировки. Вызывает он нас. – Командир похлопал ободряюще меня по плечу и пошёл в штаб. В кочегарке, на завтраке я оказался первым. Постепенно сюда подтянулись и другие офицеры и каждый из них старался ободрить и поддержать меня. Но это мало меня успокаивало. Это мне ведь держать ответ за погибших, а не им.

После завтрака как «штык» стоял у БТРа командира. Через пять минут туда же подошли командир полка, полковник Кальнев и незнакомый подполковник-артиллерист. Вместе с командиром были его два телохранителя. Такой командой мы сели и поехали в Ханкалу. Проехали расположение батареи. Я с тоской смотрел на своих солдат, а те, увидев меня, прекратили работу и провожали нашу машину взглядами.

На перекрёстке командир приказал остановить БТР: - Пошли, Копытов, покажешь, откуда ты стрелял…. Откуда они шли.

Мы слезли с бронетранспортёра и вышли на позиции моих противотанковых установок. Я начал рассказывать, как было, откуда стреляли противотанковые установки, куда стреляли, откуда шла колонна. Когда закончил, обратился к полковнику Петрову:

- Ну вот, товарищ полковник, если был бы пьяный в дымину, как тут вам пытались доказать, то я так подробно не смог бы всё это рассказать и показать. Просто не смог бы вспомнить всё. Ну, а то что застрелиться хотел и взорваться, а потом как говорят истерика со мной была, так мне не стыдно. Это вполне нормальная реакция психики на такое чудовищное событие.

Неожиданно к нам подъехали ещё два БТРа, под завязку забитые солдатами, и с одного из них грузно слез командир соседнего полка полковник Грошев и подошёл к нам. Рядом с ним встал, чуть сзади, его телохранитель. Грошев сквозь зубы поздоровался с присутствующими и вперил в меня свой ненавидящий взгляд: - Этот…, что ли, герой? – Обратился с вопросом он к командиру. Не получив ответа, но поняв, что не ошибся, он снова стал сверлить меня взглядом и, медленно цедя слова сквозь зубы, заговорил.

– Сволочь. Ты хоть знаешь, кого ты убил? Ты не просто командира танкового батальона убил. Ты душу полка убил. Ты убил любимца не только офицерского коллектива, но его и солдаты любили. А командир роты; да у него чтобы ты знал, через месяц ребёнок должен родится. А солдаты! Что мне писать их родителям? Что пьяный офицер расстрелял нашу колонну…..

Я стоял у стены автобусной остановки и смотрел прямо в рыжие от ярости глаза полковника. Говорить было нечего, оправдываться тоже не было смысла. Я стоял спокойно и готов был принять любое решение, которое примет командование. Хотя, до сих пор не чувствовал за собой никакой вины, но понимал, что за смерть офицеров и солдат кто-то должен понести ответственность и наверное это я.

А полковник, принимая общее молчание за поддержку, всё более распалялся: - Ты майор не жилец. Ты понял? Сейчас мой танковый батальон приедет сюда и в блин раскатает твою еба….тую батарею. Да, что я тут говорю? Жду свой батальон. Я сам сейчас тебя расстреляю. – Грошев в запале повернулся к здоровенному телохранителю, - Давай! Кончай его!

Телохранитель озадаченно посмотрел на своего командира и тот нетерпеливо и утвердительно мотнул ему головой. Солдат медленно снял с плеча автомат и перевёл предохранитель на одиночный огонь.