Перед дорожниками была поставлена задача — срочно проложить дороги, и для этого в прорыв были введены две роты нашего батальона.

Началась напряженная жизнь. С наступлением сумерек бойцы батальона выходили на работу. Вручную валили лес, на себе выносили к дороге. Проложив бревна через топи, укладывали на них деревянные настилы. Ни тракторов, ни другой техники у нас не было. Лишь пила, топор да собственные руки. На счастье, народ в ротах подобрался умелый — все больше пожилые крестьяне. Без сноровки в нашем деле никак нельзя: крепежного материала не было и в помине. Вот и придумывали плотники всевозможные «замки» и «врубки», чтобы без единого гвоздя «лежневка» выдерживала многотонный груз.

Работать приходилось исключительно по ночам. Днем над нашими позициями постоянно висела «рама» — немецкий самолет-корректировщик. По его сообщениям и сигналам в любую минуту мог начаться обстрел или бомбежка. Не успел уйти с трассы — беги в лес, вжимайся в землю, прикрывая голову лопатой: касок нам, нестроевикам, не полагалось. Как бы низко ни летел самолет — подбить его было нечем. Оружия нам тоже не полагалось. Нас так и прозвали: «солдаты без оружия». Скольких людей мы недосчитывались после каждого налета! И скольких метров дорог… Бывало, одна бомбежка начисто сметала сработанное за неделю.

Но к бомбежкам и обстрелам скоро притерпелись: война есть война. Хуже всего донимал недосып: днем спать немец не дает, ночью — работа. И недоедали, конечно (дорожников кормили по 3-й категории), мерзли (костры разводить запрещалось), плечи, стертые бревнами до крови, саднили нестерпимо, но хуже недосыпа ничего не было. Казалось порой, пусть лучше убьют, только бы выспаться…

И все-таки дороги у нас получались неплохие. Закончим участок — сами любуемся: ровная, гладкая, как паркет, дорога уходит в лес. Повезут по ней продукты, вывезут раненых… Никакой агитации не требовалось: каждый сознавал, как необходим наш труд. До боли было жаль, когда все взлетало в воздух. Немец утром разобьет, мы ночью восстановим.

Так продолжалось до 30 мая, когда враг окончательно перекрыл горловину, заключив наши войска в «мешок». Всякое снабжение прекратилось. Продовольствие больше не поступало, пришлось перейти на подножный корм. Искали павших лошадей, ели траву, листья, мох. Казалось, лес стонал: на каждой кочке лежали раненые, над которыми роились мухи, гнус, комары. Этот месяц — до 22 июня — остался в моей памяти как самый тяжелый.

22 июня нам объявили приказ: «Двигаться к „коридору“!» Отовсюду, из траншей, из-за деревьев со срезанными снарядами верхушками, потянулись вереницы изможденных, шатающихся от голода и усталости людей. Они двигались к остаткам нашего бревенчатого настила, проложенного вдоль насыпи разбитой узкоколейки. С наступлением темноты раздалась команда идти на прорыв. Людская лавина хлынула в «коридор», созданный нашими прорвавшимися частями. Со всех сторон раздавалась стрельба: проход был не более ста метров и простреливался из всех видов оружия. Люди падали, раненые продолжали ползти, убитые скатывались с насыпи, и болотная вода приобретала от крови красноватый оттенок… Многие остались навсегда в этой горловине «мешка», прозванной солдатами Долиной смерти.

Недавно я вновь побывал в тех местах. И вновь увидел воронки, оставшиеся с войны, ржавые рельсы узкоколейки, кое-где уцелевший, на совесть уложенный настил нашей «лежневки». И далекая война опять коснулась сердца и пробудила память. Прошлое, которое невозможно забыть.

СТРОИТЕЛЬ ДОРОГИ

А. П. Брынских,

бывш. боец 174-го отдельного дорожно-строительного батальона

Узкоколейка… Как всякая дорога, она несла в себе жизнь, а на фронте тем более.

Это хорошо понимал и замкомандующего фронтом Л. П. Грачев. Волховчанин вдвойне — по войне и рождению (он родился в Чудовском районе), Леонид Павлович знал о приволховских тропах, ручьях и болотах не понаслышке. В январе-феврале 1942 г. наступление наших войск на Волхове остро поставило перед ним вопросы снабжения 2-й ударной армии, вклинившейся в новгородские леса на 75 км. Единственным приемлемым вариантом представлялась узкоколейка, и командование бросило на ее строительство все возможные силы, мобилизовав и местное население.

Мне тогда шел 15-й год, но в войну взрослели быстро, и я уже успел побывать в истребительном батальоне. Мы строили партизанские землянки, ловили шпионов в прифронтовой полосе, стреляли из винтовок по немецким самолетам. Потом эта стройка, в которой наряду со взрослыми участвовали и подростки.

Наш участок начинался от Плотишно на левом берегу Волхова. Бомбили деревню нещадно: рядом находилась переправа. Дальше Мясной Бор, реки Полисть и Глушица, Сенная Кересть. Место самое жаркое, несмотря на смертельные морозы. Ведь здесь была горловина плацдарма, занятого 2-й ударной, и она постоянно сужалась, доходя до одного километра, а порой и до 300–400 м. Через нее шло все снабжение армии, и немцы без конца ее бомбили и обстреливали. Фашистские самолеты, казалось, вовсе не улетали. Кругом рвались снаряды и пули «пели» на все лады. Узкоколейка Павки Корчагина по сравнению с нашей — прогулка!

Зима 1941/42 г. отличалась крепчайшими морозами. Холод сковывал дыхание, движения; казалось, еще немного, еще шаг, и ты не дойдешь до места. Упадешь в оцепенении и отдашь концы, превратишься в еще одну неподвижную кочку, какие каждый день появлялись на занесенном снегом болоте. Скрючившись, здесь лежали убитые и просто замерзшие. Особенно быстро замерзали раненые, терявшие кровь каплю за каплей. Их никто не хоронил и не отдавал им почестей.

В феврале нас придали отдельному военно-дорожному батальону (по-моему, пятому). Морозы стояли такие сильные, что трещали не только деревья, но и сама земля. Копать землянки не позволяла низменная местность, да и времени на это не было. Нужно было срочно валить лес и выпиливать шпалы, а затем выносить их к дороге.

Жили мы, строители дороги, тут же, в наскоро выстроенных шалашах. Они нисколько не согревали, а лишь укрывали от снега и ветра. Даже от пуль не спасали.