— Остановите, — приказывает Господь. — Подойди.

Он возлагает руки на голову саньясина. Тот медленно опускается вниз. Только иссохшие узловатые руки на дверце. Потом и они слабеют и падают.

— Ты свободен, — говорит Эммануил.

Наконец движение ускоряется, и мы видим причину задержки. Посередине дороги лежит большая черная корова и лениво обмахивается хвостом. Никто так и не решился тронуть священное животное. Потеснили толпу, и она выгнулась, как брошенный на землю лук. И мы объезжаем предмет поклонения индусов по этой изогнутой траектории.

Господь улыбается. У меня же по контрасту с двумя предыдущими событиями это вызывает нервный смех.

Потом в городе будут говорить, что сама богиня Ганга вышла поприветствовать Господа Нараяну, обратившись черной коровой.

Мы остановились возле дворца Радж Бхаван, построенного в том же причудливом индоевропейском стиле. Теперь здесь располагается Господня резиденция.

— Отдыхай, Пьетрос, — сказал Эммануил, выходя из машины. — А в пять часов ко мне.

Это было сказано так буднично… Однако я не обманывал себя относительно смысла этого приглашения.

Мы вошли в Индию в середине сентября, чему предшествовали переговоры. Индусы не хотели войны с огромной Империей, но жаловались на бедность и просили денег. «Ладно, — сказал Господь. — Плата за отсутствие геморроя». Еще просили не разгонять парламент. «Ладно, — сказал Господь. — Если все принесут присягу». Теперь парламент заседал в Дели на предмет решения вопроса, а мы медленно продвигались вглубь страны, не встречая сопротивления. А медленно исключительно из чувства такта.

Позади остались Камбоджа, Тайланд и Бирма с очагами сопротивления в джунглях и покорными правительствами. Непал признал нашу власть без осложнений. Монархию сохранили, но добавили к ней наместника, которого тактично обозвали Советником по Политическим Вопросам.

Господь тащил за собой даосских бессмертных. Они были малофункциональны на современной войне и работали парадной охраной, которую он активно демонстрировал в Юго-Восточной Азии.

Эммануил переплюнул всех завоевателей прошлого. Александр не дошел дальше Индии, Чингисхан не покорил ни Японии, ни Европы. Об остальных и говорить нечего. Самое удивительное, что Империя держалась и не обнаруживала тенденции к распаду.

Иоанн подбивал Господа принять титул повелителя Евразии.

— Рано! — отвечал Эммануил.

В пять часов вечера я предстал перед ним в его покоях.

Комната была обставлена в восточном стиле. Кресла и диван с яркой обивкой, ковер на полу, инкрустированный камнем низкий столик. На улице шел дождь. Точнее ливень. Вода стояла сплошной стеной, и ее туманные скопления сносил ветер. Окно было открыто на веранду. Тянуло свежестью. Дождь барабанил по листьям пальм и гигантских фикусов в три этажа.

Господь стоял у окна, сложив руки на груди.

— Садись, Пьетрос.

Вошел слуга, поставил передо мной единственный бокал, налил вина. Эммануил кивком отпустил его. Сел рядом. В руке у него появился маленький пузырек. В бокал упало несколько капель.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Лекарство.

Я понял.

— Пей, Пьетрос. К сожалению, я не могу иначе подарить вам Тело Славы. Нужно сначала убить то, которое есть. Иоанн, Матвей и Варфоломей уже прошли через это.

Знаю. «Не дрейфь, Петр, — говорил Матвей. — Тебе когда-нибудь аппендицит вырезали? Заснул — проснулся. И все дела».

Мне никогда не вырезали аппендицита.

«Это только Варфоломею не повезло, — успокаивал Матвей. — Но он сам нарвался. А с нами без проблем».

По комнате плыли сумерки. Только сияла золотистая обивка кресел и мой бокал.

— Я проводил тебя через огонь, — продолжил Эммануил. — Тебе ли боятся? Это даже легче. Быстро и безболезненно.

В безболезненность верилось слабо.

— Ты же знаешь пророчества, Пьетрос. Воскресшие получат иные тела. А те, кто переживет апокалипсис?

— Его никто не переживет.

— Вот именно. Через это пройдут все. Просто вы несколько раньше. А апокалипсис переживут. Вы его переживете.

Я взял бокал. Господь смотрел на меня.

Вдруг зазвонил телефон. Эммануил схватил трубку.

— Да!

Молчание. Только его губы побледнели и напряглись пальцы, сжимающие телефонную трубку.

Жестом он приказал мне остановиться. Да я и сам замер в ожидании с бокалом в руке.

— Поставь, Пьетрос. Твое преображение откладывается. Пойдем!

Через минуту мы оказались у дверей комнаты Марии Новицкой. Эммануил резко толкнул дверь. Не заперто.

На полу, прямо перед нами лежала хозяйка. Черные волосы разметались по полу. Длинное красное платье. Весьма открытое. В таком давать приемы. Красные перчатки до локтя. В руке маленький дамский пистолет. Рана на груди. И огромное кровавое пятно под цвет платья. Если бы эта сцена не была так ужасна, она бы показалась мне срежиссированной.

Эммануил бросился к ней. Обнял за плечи. Приподнял. Голова бессильно запрокинулась назад. Повисли измазанные кровью волосы. Она не дышала.

Господь прижал ее к себе. Она кашлянула, на губах появилась кровавая пена. И рана начала затягиваться и исчезать.

Я опустил глаза. Не в первый раз видел воскрешение. Зрелище не менее неприятное, чем агония.

— Наконец-то, — прошептала Мария.

И я увидел, что она обнимает Господа.

В комнате кроме нас никого не было. Кто же звонил?

Господь усмехнулся.

— Она сама звонила, Пьетрос. Записала сообщение и перед тем, как застрелиться нажала на автодозвон. Техника позволяет.

Похоже, его это нисколько не ужасало. Скорее восхищало.

— Как сказано в Пуранах: «Царь управляет государством, а царицы вертят им самим».

Он улыбался.

Я почувствовал себя лишним.

— Мне можно идти, Господи?

— Да-да, конечно.

Я не понимал одного: зачем она это сделала? Притом, что этим двоим, все было безусловно понятно. Яснее ясного.

Утром я решил отправиться в Дакшинешвар, где обитал знаменитый местный святой Рамакришна с учениками. Не то, чтобы я жаждал полюбоваться на святого или обратить его в эммануилианство, просто мне отчаянно хотелось оказаться подальше от Калькутты, где в любое время меня мог ждать бокальчик с содержимым, действующим быстро и безболезненно.

Впрочем, Дакшинешвар располагался менее, чем в десяти километрах к северу от города. Бежать дальше я не решился. К тому же на поясе у меня висел сотовый телефон, который я не решился выключить. В общем, самообман. Но я ничего не мог с собой поделать.