В Мишне, первом письменном тексте иудаизма, об этом очень точно и конкретно сказано. Согласно традиции, Всевышний передал это Моисею устно, на горе Синай, но древние иудеи, чтобы не забыть, записали эту мудрость в виде Мишны и Пятикнижия.

А говорится в Мишне дословно следующее: «Обязан каждый сказать — для меня сотворен мир». Это означает — каждый должен осознать уникальность своей жизни и своего духовного мира и относиться к собственным поступкам так, чтобы этот мир не загубить.

Это и есть полнота человеческого существования в его ощущении «здесь и сейчас» — в осознании своего предназначения. Так я это поняла, к сорока годам.

К иудаизму я имею косвенное отношение. Мой дедушка Данилевич был евреем-коммунистом, не уверена, что он читал Тору. Но, по рассказам о нем, принципа «От того, что сделаю я, зависит судьба страны» он придерживался. Дедушка был наивным человеком и верил в равенство и коммунизм. И я ему немного завидую. Можно завидовать заблуждениям? Конечно. Мир для нас таков, каким мы его видим.

Сегодня я вижу мир черным. Мне пришлось прибегнуть к самому последнему средству. К тому, отчего в России нет и не было правды. Я позвонила Андрюшке, и Тютевой Людмиле Антоновне настучали по голове. Для профилактики даже Тютеву поменяли на другую чиновницу, которую пока не купили Громовские. С Илюшей Громовским я решила попробовать разобраться сама, с помощью колов и двоек. Андрюшка советовал не бредить, воспользоваться ситуацией, привлечь по-настоящему полицию, мама Кирилла сама вряд ли сможет это сделать. Я подумала и согласилась. Колы — колами, а угроза суда и колонии — это совсем другое.

Но мне совсем не радостно от такой победы. Я чувствую себя еще меньше и ничтожнее. Без волшебной палочки — брата Андрюшки — я бы ничего не смогла сделать с системой и с вирусом Громовского. Меня бы выперли из школы, Илюша ходил бы и ухмылялся, глядя на Кирилла. Я преувеличиваю, да, я преувеличиваю. У Розы нет волшебной палочки, и она как-то справляется, не справляюсь я, Аня Данилевич, переводчик с немецкого и на немецкий, которого почти раздавила школа.

— Я, наверно, не уйду из школы, — сказала я Розе перед родительским собранием. Специально заставила себя зайти к ней.

Она взглядом остановила меня на пороге. Я на секунду заколебалась, а потом все же вошла.

Роза удивленно посмотрела на меня.

— Доработаешь до конца года? — Не дав мне ответить, она продолжила: — Ты извини, не могу с тобой говорить, мне надо к собранию отксерить тут всякую ерунду.

— Роз… Я вообще из школы не уйду. Ты не против?

— Я? — Роза пожала плечами. — При чем тут я? Аня, мне некогда с тобой беседовать. Иди объясняйся с директором.

— Роз… Ну прости меня за это прозвище. Я же назвала тебя… ну не знаю… в шутку… и от восхищения…

— Что ты хочешь от меня, Данилевич? — Роза распрямилась и нависла надо мной. Жуткое, надо признаться, ощущение.

— Хочу, чтобы ты не обижалась на меня. Я беру с тебя пример. Я бы сама с удовольствием обладала такой же человеческой силой. Но я не обладаю.

— Ага, ты обладаешь острым языком и… кое-какими другими свойствами. Наслышаны, наслышаны, — Роза снова отвернулась от меня и наклонилась над принтером. — С такими свойствами, Аня, тебе нечего бояться. Я советую тебе повесить табличку на кабинет: «Данилевич А. Л., сестра…» Ну и далее по тексту. — Она вдруг резко выпрямилась: — Ну чего, чего ты хочешь от меня? Зачем ты в школу пришла нашу? Чтобы опозорить ее? Прославила на весь район, на весь город? Не справлялась с Громовским, сказала бы!

— Он Кирилла избил, вместе с другими мальчиками, ты же знаешь, Роза… — тихо сказала я.

— Избил, избил… Ну избил. Разобрались бы как-нибудь. Что ты полезла на рожон? Как нам теперь отношения выстраивать с управой, с Департаментом образования? А? Не знаешь? Хорошо, хоть по центральному телевидению не показали!

Я хотела сказать Розе, что должны были показать, уже выехали, да волшебная палочка отмашку дала — в другое место ехать, сюда не надо. Школу уж до конца решили не позорить — «волшебная палочка» и его сестра. Но не стала говорить.

— Ты детей перевела все-таки в другой класс? — спросила вдруг Роза.

— Да.

— И что, твой обалдуй там так же дерется?

Я помолчала, глядя, как Роза, стоя, чуть склонившись над своим столом, ловко щелкает мышкой, выбирает какие-то документы в компьютере и отправляет их на печать.

— Данилевич! Ты что, не слышишь?

— Роз, не надо так со мной разговаривать, Никитос — не обалдуй, и я не троечница из девятого класса.

— Ой, — всплеснула руками Роза. — Извините, что это я! С ума совсем сошла! С кем говорю! Забыла! Ой! Простите, государыня-матушка, барыня вы наша боярыня, — Роза низко поклонилась мне, стукнувшись при этом лбом об стол, и довольно сильно. Распрямилась, вся красная, в дверях стояли уже две родительницы, чуть пораньше пришедшие на собрание.

Роза, не разобрав, кто там, прокричала:

— Дверь закройте!

Те испуганно закрыли дверь.

— Роз, это родители.

— Да один черт, уже все равно все изгадила! — махнула она рукой. — Ты, ты, Данилевич, все изгадила! И я — тебя — не боюсь, ты поняла? Не бо-юсь! — Роза отчеканила по слогам.

— Роз, — вздохнула я. — А вот я тебя боюсь.

— Потому что я Нецербер, да? — нервно захохотала Роза. — Да, да, пойди расскажи всем — учителям, детям! Всем!

— Что ты так орешь? — не удержалась я. — Я никому — кроме тебя, никому не говорила.

— А Толику?

— И Толику не говорила, как именно назвала. Честное слово.

— Да? — Роза подозрительно посмотрела на меня. — Зуб даешь?

— Даю, передний.

— А что ж он так интриговал, интриговал…

— Интриган потому что. И облом ему вышел. Вот и интриговал.

— Да ладно! — засмеялась Роза, уже вполне нормально. — Клинья подбивал, что ли? А Евгений Борисович — тоже в пролете?

— Роз, я же почти замужем, ты знаешь. И никакие Евгении Борисовичи и Толики, до боли похожие на мою размазню, мне совсем неинтересны, поверь мне.

— Голубоглазый Игоряша, помню, помню, — сказала Роза, нарезая какие-то объявления для родителей.

— Ну да. Только мой голубоглазый Игоряша теперь хочет жениться на Юляше Гусаковой.

Роза от неожиданности хватанула себя ножницами по ногтю.

— Вот черт… — она подняла на меня глаза. — Да ты что? Ты серьезно?

— Куда серьезнее.

— Ладно, расскажешь потом, — неожиданно мирно сказала Роза. — Всё, иди, а то уже время. Родители пришли. Мне еще причесаться надо.

Роза достала яркую помаду и мазанула по губам, четко, быстро, ровно, как профессиональный гример.