Я закончил разговор, посоветовав им быть в курсе мнений каждой из сторон, не упрощать события, сформировать собственное отношение. Но ведь они так и поступают. Разве нет? Они пропустили мимо ушей пропаганду с антисаддамовской информацией и противопоставили себя общественному мнению. Возможно, потому что это общественное мнение всегда против них.

Экстремисты ВИГа пожаловали со всеми своими ужасами во Францию. Теракты последовали один за другим. Их свирепое варварство потрясло всех. Я никогда не думал, что оно может настичь Европу. Разумеется, я слышал о зверствах этих дикарей в Алжире, но порой подвергал сомнению правдивость СМИ, настолько бессмысленно жестокими были действия этих жадных до крови выродков, которых мне трудно было назвать людьми. Я не мог понять, как они могут называть себя мусульманами. И повторял: уж во Франции такого не может случиться.

И вот случилось. 11 июля в 18-м округе Парижа был убит имам Абдельбаки Сахрауи. 15-го выстрелы раздались в Броне, совсем рядом от нас. 25 июля бутылка с газом, набитая гайками, взорвалась в парижском скоростном метро на станции Сен-Мишель. Восемь убитых, 117 раненых. 17 августа бомба в мусорном ящике возле площади Шарль-де-Голль ранила 16 человек. 26-го сорвавшаяся попытка подорвать поезд Париж — Лион. 3 сентября неудавшаяся попытка взрыва на рынке Ришал-Ленуар. 7-го машина взорвалась у входа в еврейскую школу в Виллербане. Кошмар…

Сообщение полиции после операции на лионской железной дороге только усилило мое ощущение кошмара. Организатором этих покушений оказался член ВИГа, паренек из квартала Барж, сосед моих родителей! Совершенно нормальный, живой, славный паренек, отличник в школе, потом в лицее. Он был принят в элитный лионский лицей с бакалавриатом на научные темы. И вдруг парень сорвался, занялся воровством, попался, оказался в тюрьме. А потом одержимые Богом запудрили ему мозги, посеяли в нем семена ненависти, которая привела его к уничтожению невинных.

Но кошмар не кончался. Я узнал, что Воз-ан-Велен — это одна из баз террористов. И если сам я не знал Каледа Келькаля, то кое-кто из моих друзей жил с ним рядом. Все они были в шоке. Портрет, нарисованный полицией и СМИ, настолько не был похож на того мальчика, которого они знали. Доходило до того, что сомневались в справедливости обвинений, считали его козлом отпущения, найденным злокозненным правительством Франции или Алжира, а вот для чего? Ответы были самыми туманными.

Погоня за Келькалем завершилась сегодня утром. Он погиб в перестрелке с полицейскими. Картина жестокая, правдивая и такая знакомая.

Я смотрел на его лицо и видел всех молодых, с которыми встречался каждый день, которым преподавал. Его лицо не выражало ненависти, оно не было лицом одержимого. В нем читалось только недоверие, которое появляется, как только чужой взгляд хочет проникнуть в твою душу.

Фадила горько вздохнула со мной рядом.

— Сколько понадобилось обид, оскорблений, притеснений, чтобы превратить этого мальчика в убийцу? — спросила она сама себя.

— Пытаешься оправдать его преступления расизмом окружающих?

— Я не оправдываю, я пытаюсь себе объяснить. Парень, живущий нормальной жизнью, не пойдет воровать, не поверит сумасшедшим фанатикам.

— Но тысячи тысяч из нас выросли в точно таких же условиях! И уверен, многим приходилось гораздо тяжелее, чем Келькалю. Я бы сказал, что он был счастливым ребенком. И потом, мы знаем немало ребят, нарушителей закона, они крадут машины, устраивают драки, но никто из них не заходит так далеко в своем, как теперь говорят, бунте против общества.

— Что ты хочешь сказать? Что он родился уродом?

— Не знаю… Но никак нельзя оправдать все то, что он совершил. И то, что он соблазнился деятельностью ВИГа.

Фадила провела рукой по моей щеке: так она мне давала понять, что моя наивность ее трогает, а конформизм забавляет.

— Из-за таких, как он, молодым станет еще труднее. За ними будут жестче следить, их будут безнаказаннее унижать. Во взглядах французов они будут читать только страх и ненависть.

— Я согласна, Мунир. Ты знаешь, как я осуждаю эти действия, эти идеи, эту идеологию. Но если анализировать с холодной головой все факты, то можно открыть и другие истины. Например: все революции, все перевороты, направленные на то, чтобы изменить существующий порядок, начинались с крови невинных жертв и расценивались местными властями как варварство.

Иногда от рассуждений Фадилы меня бросало в дрожь. Она ухитрялась жить обычной жизнью и целенаправленно бороться, холодно анализируя действительность. Она заметила мою реакцию.

— Не думай, я тоже считаю ВИГ сборищем отбросов. Но при этом мне кажется, что мы сильно ошибаемся, называя безумием то, что не можем понять.

— Да, я догадываюсь, что ты хочешь сказать. На его месте мог оказаться любой другой. Именно это меня и приводит в ужас.

— Да, появятся другие Келькали, если порядок вещей не изменится. Это только начало. Мир на пороге страданий.

— Ни СМИ, ни политики не хотят этого понять. Они задаются вопросом, что заставило Келькаля свернуть с прямого пути, превращают его судьбу в уникальный случай. Нам с тобой повезло, мы росли в дружных семьях, учились и сумели справиться с ненавистью и притеснениями. Но многие отчаявшиеся ищут путь, идеологию, которая стала бы для них выходом. Так что ты права, надо ждать новых Келькалей.

Наша дочь Сурия мирно спала у себя в комнате в своей кроватке, не подозревая, что творится в нашем мире. Какое будущее ее ждет?

Папа был уже болен, но мы этого не замечали, списывая симптомы болезни на тоску, в которую он погрузился после того, как лишился работы. Худобу, быструю утомляемость, отсутствие аппетита мы объясняли депрессией.

Когда у него нашли рак, было уже поздно. Результаты обследования врач сообщил мне.

Метастазы.

Прогрессирующая раковая опухоль.

Врачи попытались сделать невозможное.

Еще одно обследование.

Шансы минимальные.

Шесть месяцев.

Возможно, немного больше.

Надо постараться быть мужественными.

Каждая фраза была ударом. Но я еще никогда не сражался с невидимым врагом.

Я уже слышал все эти слова. В фильмах, сериалах. Я читал их в книгах. Они иногда мне даже снились. Но теперь эти слова врачи говорили мне, и речь шла о моем отце. О его неминуемой смерти, неизбежности конца, мучительном переходе. Впереди предстояли трудные дни, долгие часы, короткие месяцы. Горькие слезы, притворные улыбки, неиссякаемые надежды и покорное ожидание.

Раздавленный всем, что услышал от врача, я вышел из больницы, сел на террасе кафе и позвонил Тарику. Попросил, чтобы он пришел в кафе.

Когда я все рассказал ему, он заплакал.

Я пожалел, что захотел разделить с ним доставшуюся мне тяжесть, переложить на его широкие плечи. От его горя мое не стало легче. Я только понял, до чего трудно нам будет жить в ближайшие месяцы.