class="p1">— Вот как? — удивился я и поднялся с колен. Гайку я так и не успел срубить, отложив инструменты в сторону. — А по какому делу?

Он не ответил, захотев зайти на борт. Но я его опередил, спустился сам, протянул руку для пожатия. А рука-то у Верещагина, не смотря на возраст, оказалось крепкой и плотной.

— А скажите, Василий Иванович, а что это вы там делали? Грохот такой стоял, что за пятьдесят шагов было слышно.

— Да, понимаете, гайку заклинившую рубил. Киноаппарату надо бы наконец убрать, а то лишь место занимает. Все что я хотел, уже на пленку запечатлел, так что она здесь более не понадобится.

— А вы знаете, Василий Иванович, я очень много хорошего наслышан о ваших фильмах, но вот ни разу так ни одного и не видел. Говорят вы в Дальнем показы устраиваете?

— Устраивал, — поправил я его, — но теперь в связи с войной я там все прикрыл и аппаратуру вывез.

— Жаль, я надеялся, что хоть здесь смогу посмотреть царский бал, о котором было так много слухов. Очень жаль.

Мы стояли на пирсе, прямо напротив сходен. Мимо нас то и дело пробегали матросы по своим делам, проходили офицеры. Часто со мною здоровались, я отвечал им в ответ. Верещагину тоже перепадало внимания, и он так же отвлекался от разговора. И это было неудобно:

— А знаете, чего это мы тут с вами стоим? Давайте с вами где-нибудь присядем? Например, в «Саратове»? Как вам такая идея?

— Хорошая идея, — поддержал Верещагин и мы плавно, наняв стоящего неподалеку извозчика, переместились в Новый город. Удивительным делом мы встретили в ресторане вкушающего Микеладзе. Тот, сидя возле окна, неторопливо кромсал ножом кусок мяса и что-то мурлыкал себе под нос. Увидев меня, он неожиданно встрепенулся, потом замер, забыв поднести вилку ко рту, а в следующий миг, опомнился и продолжил трапезу, демонстративно от меня отвернувшись. М-да, с князем у нас сложились весьма натянутые отношения. И если признаться по-честному, то я был не готов его здесь видеть, мне он был неприятен. Потому и прошел мимо него, не удостоив даже взгляда.

И вот, присев за свободный столик, мы в ожидании заказанных блюд продолжили разговор:

— Так что же вы хотели от меня, Василий Васильевич? — спросил я его, наблюдая, как знаменитый художник аккуратно разливает из графина ледяную водку.

— Сейчас, сейчас, не торопитесь, — ответил он, посмотрев на меня с прищуром, — тут дело такое, что без подготовки…, — он показал на наполненные стопки, — …нельзя.

И мы дернули по первой стопке, закусили, поболтали о безразличном, потом по второй, а следом и по третьей. Далее нам принесли горячее, и вот уже за тарелкой с супом, когда Верещагин основательно подготовился к приему пищи, он, неторопливо прихлебывая с ложки и безбожно пачкая богатые усы, начал говорить о своей проблеме:

— Знаете, дорогой Василий Иванович, я очень много пишу. Почти каждый день делаю какой-либо набросок. Я бывал много в Туркестане, воевал с турками, был сильно ранен. И везде я писал. Ходил вместе с солдатами в атаку, ходил на кораблях, участвовал в морских сражениях. И там я тоже писал. Я был в Индии, где меня несколько раз чуть не убили, был в Китае, где тоже подвергался опасности. И везде, Василий Иванович, я писал, — он замолчал, с какой-то укоризной поглядывая на меня. — Вы не поверите, но в прошлом году я побывал и в Японии, где так же сильно подвергался опасности. Я оттуда едва ноги унес. Но и там я тоже писал и причем весьма много. И сейчас я прибыл в Артур с одной единственной целью — увидеть здесь все своими глазами, пощупать все своими руками, нюхнуть пороху, слизать морскую соль с обветренных губ и написать еще одну картину, а может быть и не только одну. И вот я приезжаю в Артур и что же я здесь нахожу? Не понимаете?

— Нет, не очень, — признался я.

Он с укором в голосе продолжил:

— И вот я приезжаю в крепость, поселяюсь на квартире, брожу по городу, по укреплениям, захожу в порт, поднимаюсь на корабли и…?

— И? Не понимаю вас.

— И я прошу командиров взять меня в море, когда они будут охотиться на японцев, и каждый раз я встречаю от них отказ. Говорят прямой приказ Макарова не позволять мне выходить на кораблях. Я им говорю — «Черт знает что такое!», ругаюсь на них, а они и слушать меня не хотят. Тогда я бегу к Степану Осиповичу, завожу с ним ругательный разговор на эту проблему, и что же он мне говорит? Не знаете ли, дорогой Василий Иванович, что он мне сказал?

Я откинулся на спинку стула и, сдвинув брови, посмотрел на него. Я уже понял, что он мне хотел сказать, но предоставил тому право высказаться:

— Нет, и что же?

— А отвечает он мне, что вы, Василий Иванович, предсказали мне страшную судьбу быть убитым при подрыве мины на одном из кораблей. Невозможное безумие, чтобы адмирал вдруг ударился в мистику, это просто невозможно — он абсолютно приземленный человек, который не надеется ни на бога, ни на черта. Но тут он вам почему-то поверил, что просто невероятно. И вот он, следуя вашим гаданиям на кофейной гуще, отчего-то запретил мне выходить в море, обещая сурово наказать любого командира судна, что посмеет ослушаться.

Он замолчал, осуждающе вперив в меня свои суровые глаза. Да, этот мужик был не из трусов, он умел и воевать и настоять на своем. Его не раз ломала жизнь, но и он не оставался в долгу — своей волей пробивал себе тот путь, который ему был угоден. Вот и сейчас, столкнувшись с проблемой, он активно ее решал.

— Что же вы, Василий Иванович, мне ничего не отвечаете? Стыдно стало?

— За что же стыдно? Я ни о чем не жалею и приказ Макарова о том, чтобы не пускать вас на кораблях в открытое море поддерживаю целиком и полностью. Более того, я бы и самому Макарову запретил выходить, да только это не в моих силах.

— Ах, вот как?! Вы видимо и сами верите в то, что наболтали. Удивительная способность людей заблуждаться… Василий Иванович, я много поездил по миру, навидался всякого. И дервишей и йогинов и странствующих монахов. Но поверьте мне как человеку опытному — будущее предсказать невозможно. Мне многие пытались гадать, да только их гадания и яйца выеденного не стоят. Я не знаю что вы там себе понапридумывали, какие сказки