Впереди возвышались отвесные с северо-запада утесы Акрополя. Он пробежал по ним взглядом, гадая, каковы остальные стороны. Кто-то пригласил его на общественный ужин, он вежливо отклонил приглашение. У дороги стоял, опираясь на копье, мраморный гоплит в древних доспехах; Гермес, проводник мертвых, наклонялся, протягивая руку ребенку; жена и муж прощались; двое друзей соединяли над алтарем руки, между ними стоял кубок. Повсюду Любовь в молчании смотрела на Неизбежность. Здесь не было места риторике. Кто бы ни пришел после, эти люди построили город.

Его провели через Агору, чтобы он выслушал речи в зале Совета. Время от времени в ропоте толпы он различал сдавленное проклятие, но партия войны, предсказания которой оказались пустыми, держалась преимущественно в стороне. Демосфен словно растворился в воздухе. Старых друзей, гостеприимцев и защитников Македонии насильно выдвинули вперед; Александр чувствовал себя неловко, но при встрече со знакомыми делал все от него зависящее. Здесь был Эсхин, не моргнувший глазом, но внутренне готовый к отпору. Филипп явил милость даже большую, чем осмеливалась предрекать партия мира; теперь эти люди возбуждали у сограждан ненависть, как все те, кто оказывается слишком прав. Осиротевшие, разорившиеся, лишенные всего следили за ними недремлющими очами Аргуса, ища и находя проблески торжества. Явились также и люди, подкупленные Филиппом, одни осторожные, другие раболепные; эти нашли сына царя вежливым, но туповатым.

Он ел в доме Демада, в обществе нескольких почетных гостей: случай не располагал к пиршеству. Однако все было воистину по-аттически: неброская элегантность одежд, ложа и столы с совершенным по вкусу орнаментом и полировкой; винные кубки старого серебра, истончившегося от множества чисток; спокойные, вышколенные слуги; беседа, в которой никто никого не перебивал и не повышал голос. В Македонии сдержанность Александра за столом выделяла его манеры из ряда общепринятых, но здесь он внимательно следил за сотрапезниками, стараясь не оплошать.

На следующий день он принес в Акрополе жертвы богам города, прося о надежном мире. Здесь Афина, богиня-воительница, кончиком копья указывала путь кораблям — где ты была, богиня, или твой отец запретил тебе сражаться, как это было под стенами Трои? Повиновалась ли ты на этот раз? Здесь, в твоем храме, стоит Дева Фидия, сделанная из слоновой кости, в позолоченной одежде; сюда приносят в течение столетия трофеи и посвящения. (Три поколения; всего лишь три!)

Александр вырос во дворце Архелая: прекрасные здания не были для него чем-то новым, он предпочитал говорить об истории. Ему показали оливу Афины, которая за ночь вновь оделась листвой, когда персы сожгли ее. Они также унесли древние статуи Освободителей — Гармодия и Аристогитона, чтобы украсить Персеполь.

— Если мы сможем вернуть эти скульптуры, — сказал Александр, — я пришлю их вам. Они были храбрыми воинами и истинными друзьями.

Никто не ответил ему. Македонская хвастливость уже давно вошла в поговорку. Стоя на парапете, Александр искал взглядом место, где вскарабкались персы, и нашел его без посторонней помощи; спрашивать казалось невежливым.

Чтобы почтить милосердие Филиппа, партия мира решила установить в Парфеноне статуи царя и его сына. Сидя перед делавшим зарисовки скульптором, Александр думал, что изображение отца будет стоять здесь, и прикидывал, когда же сам Филипп въедет в этот город.

Есть ли что-нибудь еще, спросили его, какое-либо место, которое он хочет посетить перед отъездом? «Да, Академия. Аристотель, мой наставник, бывал там. Теперь он живет в Стагире, мой отец отстроил город и вернул в него жителей. Но я бы хотел увидеть место, где учил Платон».

Вдоль дороги в Академию были погребены все великие афинские воины прошлого. Александр увидел боевые трофеи, и его вопросы задержали свиту. Здесь тоже лежали в братских могилах люди, вместе погибшие в знаменитых сражениях. Уже расчищали новое место; он не спросил для кого.

Дорога исчезла в вековой оливковой роще, высокую траву и полевые цветы в которой уже иссушила осень. Рядом с алтарем Эрота стоял другой, посвященный ЭРОТУ МСТИТЕЛЬНОМУ. Александр поинтересовался, что это значит. Чужеземец, ответили греки, полюбил прекрасного афинского юношу и поклялся, что нет ничего такого, чего бы он для возлюбленного не сделал. «Тогда спрыгни со скалы», — ответил тот. Когда юноша увидел, что влюбленный бросился вниз, он последовал за ним.

— Он прав, — сказал Александр. — Какое имеет значение, откуда человек родом? Главное — что такое есть он сам.

Афиняне переглянулись и поменяли тему; естественно, что сыну македонского выскочки приходят такие мысли.

Спевсипп, унаследовавший от Платона школу, умер год назад. В холодном, простом белом домике, принадлежавшем Платону, Александра принял новый глава школы, Ксенократ, могучий великан, степенный и важный; перед ним, как говорили, все расступались даже в базарный день на Агоре. Александр, принятый с любезностью, какую выдающийся учитель оказывает многообещающему ученику, нашел философа серьезным человеком и запомнил его.

Они немного поговорили о методе Аристотеля.

— Человек должен следовать своей правде, — сказал Ксенократ, — куда бы она ни привела его. Аристотеля, я полагаю, его правда увела прочь от Платона, который был человеком, считавшим КАК только слугой ПОЧЕМУ. Я иду по стопам Платона.

— Ты его любишь?

Ксенократ повел Александра мимо фонтана в виде дельфина к увитой миртом гробнице Платона; рядом высилась его статуя. Философ сидел со свитком в руке, его классической формы продолговатая голова, укрепившаяся на мощных плечах, была склонена. На закате своих дней он стриг волосы так же коротко, как во времена, когда был юношей-атлетом. Борода была аккуратно подрезана, лоб вдоль и поперек изборожден морщинами; из-под тяжелых надбровных дуг пристально смотрели запавшие глаза человека, который бежит от небытия.

— Все же он верил в благо. У меня есть несколько его книг.

— Что до блага, — заметил Ксенократ, — он сам был лучшим его свидетельством. Помимо этого, что может искать человек? Я хорошо его знал. Я доволен, что ты читал его книги. Но в них, как он сам всегда говорил, изложено учение его наставника, Сократа. Книги самого Платона никогда бы не появились: то, чему он учил, можно было понять только в беседе. Так пожар возгорается от большого пламени.

Александр нетерпеливо вглядывался в задумчивое мраморное лицо, словно оно было крепостью на неприступной скале. Но утес исчез, смытый потоком времени, никогда и никому не взять его штурмом.

— У него было тайное учение?

— Секрет прост. Ты солдат, и единственное, что можешь, — это передать свою мудрость людям, научить их тела переносить тяжелые испытания, а души — сопротивляться страху, не так ли? Тогда от искры возгорится другая искра. Так и с ним.

С сожалением и легким недоверием Ксенократ смотрел на юношу, который, в свою очередь, с легким недоверием и сожалением смотрел на мраморное лицо. Миновав гробницы мертвых героев, Александр вернулся в город.