– Я не возражаю, – чужим, механическим голосом выдавил из себя Сергей.

Чеширский Кот одобрительно кивнул, аккуратно приподнял и положил на стол крышку, и взорам окружающих предстало белое, заполненное мягкой гофрированной бумагой нутро. Тимухин с тихим, приятным шелестом раздвинул бумагу, двумя руками залез внутрь и бережно извлек неестественно крупное, темно-зеленое в прожилках яйцо, забранное посередине резной золотой полоской орнамента. Медленно пронес яйцо над столом и протянул без объяснений Сергею.

Для всех участников действа это было и впрямь сродни кроличьим ушам и газовому платку. Один Сергей в первый же момент, только-только разглядев знакомый предмет, остро осознал безвозвратность потери. Яйцо лежало на ладони Тимухина знаком окончательности, завершения другой жизни. Он отпрянул назад, подальше от страшной диковины и односложно произнес:

– Нет.

Он уже знал, что отныне и навсегда в этом мире для него стало не так – как прежде, языком чувствовал на вкус горечь, повлажневшими глазными яблоками – безысходность случившегося, дрожащими пальцами – несовершенство бытия, иголками в сердце – все на свете «без». Ясно понял, что никогда не доведется ему лежать на земле с закрытыми глазами, ощущая телом ее прохладу сквозь покалывающую зелень газона, лежать посередине между своим отцом и своим сыном, прошлым своим и будущим. И отчего-то особенно жаль было двух осиротевших жирафов, каждое утро ритуально изгибающих грациозные шеи, чтобы взять мягкими замшевыми губами кусочек хлеба из постаревших узловатых рук.

…И все-таки он осуществил свое желание быть похороненным в России. Упорный, крепкий старик, привыкший добиваться поставленной цели. Скупой рыцарь, выбравший служение Мамоне. А, может быть, просто вырвавшийся из случайно приоткрытой клетки неугомонный щегол. Дано ли нам судить и оценивать отцов наших? Что мы знаем о них? Много ли мы представляем об их потаенном внутреннем мире? Не суди, да не судим будешь…

А мать? Как сказать об этом матери? Как произнести, глядя в ее лучащиеся морщинами глаза, роковые слова о том, что Кирилла, ее Кирилла больше нет?

Но Ольга Петровна сама нарушила тишину за столом, спросила тихо и смиренно:

– Серенький, что-то с папой? Я знаю, я сон видела недавно.

Сергей только кивнул, не поднял глаз. Ему внезапно привиделось, что это его поездка послужила причиной отцовской гибели. Значит, все уловки оказались впустую. Все-таки выследили и отомстили… Не зря говорил ему Тимухин тогда, до отъезда: такие деньги срока давности не имеют.

Корить себя? Винить его? Или вопреки всему уповать на то, что проведенное вместе время дорогого стоит?

Чеширский Кот ответил Сергею и за Сергея.

– Не мучьте себя, Сережа. Кирилл был болен, неоперабелен. Он знал об этом. Как узнал, так сразу загорелся идеей встречи, боялся только, что тебе может повредить. По идее он не должен был и столько протянуть. Его поддерживала только ваша встреча. После нее он еще продержался какое-то время, питался воспоминаниями, а потом уже слег и больше не вставал. Вам сообщать запретил.

Бережно сжимаемый двумя руками камень нагрелся. Руки больше не чувствовали его увесистости. Осталось только ощущение того, что за темной зелени прожилками, в глубине покоится нечто, навевающее светлую печаль, и туда, через толщу малахита перетекает из самой души боль, возвращая наружу то, что всегда будет успокаивать, поддерживать, одобрять.

Ольга Петровна, при скорбном известии по-стариковски сгорбившаяся на стуле, вдруг подтянулась, выпрямила спину и ласково произнесла:

– Он весь в этом. Всегда был непредсказуемым фантазером. Я все ему прощала за его ребячество и пренебрежение к устоям. Хулиган. Сережа, папе не понравилось бы, если бы мы принялись горевать. Он ведь просто к нам вернулся.

Ольга Петровна требовательно протянула над столом руку, и сын осторожно опустил в нее тяжелый теплый овоид. Она нежно погладила пальцами золотую полоску, легко подула:

– Привет, рады видеть. Хорошо, что ты теперь с нами.

Общее напряжение стало рассеиваться. Все по очереди передавали яйцо друг другу, будто приветствовали неведомого им, но с радостью встреченного человека, старого знакомого по чужим рассказам. Ну, наконец-то – вот вы какой!..

Тимухин выжидал. Как будто растворился на время в воздухе. На время, необходимое для скорбных почестей. Наконец, выбрав подходящий момент, он снова дал о себе знать.

– Сергей Кириллович, в полном соответствии с завещанием вашего отца, вы являетесь его единственным законным наследником.

Классно! Супер! Разумеется, Сергей знал, что номинально является наследником своего отца, но что было муссировать эту сладкую по вкусу мысль при живом еще человеке. Кто мог себе представить, что бодрый и крепкий старик в действительности считает оставшиеся ему дни, которых было много-много меньше, чем отпущенных на его долю материальных благ. Но… Но дни, годы, силы не покупаются за деньги. Как говорила давным-давно бабушка, мотор выработал свой ресурс, а другого Бог не дает.

Смерь отца выводила Сергея на принципиально новый социальный уровень. Переводила из разряда многих успешных, даже очень успешных в ранг избранных. В «первую сотню». В круг тех, кого с распростертыми объятиями принимает модный нынче Лондон, кому не чужды слова «Кристи» и «Сотбис». О, выбор необыкновенно широк: от ничего не делать до делать то, что захочется. От возможности праздно созерцать до реальности самого фантастического проекта из тех, что крутились нереализованными в голове Сергея Кирилловича.

Но ничего этого Сергей не чувствовал, не сознавал. Он ощущал только одну переполнявшую его тупую боль утраты. Невозможность что-либо изменить, несмотря на все теперешнее положение. Горечь от того, что он не был с отцом рядом до конца, не сказал самых важных слов, которые теперь уже не нужны.

Впустую корил себя за то, что так и не рассказал отцу, как беседовал с ним в трудные минуты, как мысленно хвастался перед ним своими победами, вместе с ним оплакивал редкие поражения.

Не набрался духа сказать. Думал, что представится еще возможность, что они обрели друг друга и это надолго, навсегда. Уехал, не обернувшись, бросив на прощание скупое «Будь!».

А отец тогда уже знал, что другого раза не будет.

Сергей Кириллович сквозь зубы застонал, прошептал: «Прости, отец».

Тимухин продолжил:

– Все движимое и недвижимое имущество вашего отца в соответствии с его волей будет переведено в денежный эквивалент и помещено на несколько разных счетов в разных банках разных стран.

Отец позаботился даже об этом. Оставил после себя тяжелое каменное яйцо да счета в банках. И пачку старых писем. И все. И ничего больше. Как и не было. Или права мать, утверждая, что он просто вернулся к ним после долгой разлуки?

Сергей встал, и звук отодвигаемого стула показался ему оглушительным. Не в силах больше находиться на людях, сдерживать себя, он безмолвно пересек столовую, поднялся по витой скрипучей лестнице на второй этаж, толкнул дверь в их с Катей спальню, тяжело опустился на кровать и замер, согнувшись, уронив на колени тяжелые руки.