Как только она изгоняла Брэшена из круга своих мыслей, думать сразу становилось яснее и легче.

Со дня битвы с пиратами она предъявляла к себе все более высокие требования. Пусть Брэшен сколько угодно считает ее слабой и неспособной. Важно было лишь то, что она сама о себе думала. И отныне для нее существовал лишь корабль и работа. Управляя своей вахтой, Альтия как следует подтянула дисциплину – но не зуботычинами и затрещинами, как Лавой. Ей хватило самой обыкновенной настойчивости. Она давала распоряжение – и неукоснительно добивалась, чтобы оно было исполнено, причем в точном соответствии с ее словом. Это помогло ей выявить сильные и слабые стороны подчиненных. Симой, например, не слишком скор на подъем, зато сущий кладезь знаний о кораблях. К тому же в первые недели плавания пожилой матрос, любивший приложиться к бутылочке, очень страдал от сухого закона, установленного на корабле. Потому-то Лавой в итоге и спихнул старика Альтии: для него Симой был бесполезной обузой, притом с вечно трясущимися руками. С тех пор прошло время. Морской ветер повыдул из мозгов Симоя многолетний винный отстой, старый моряк приободрился и стал матросом ничуть не хуже других. А уж по части вязания узлов и обращения с концами вообще оказался мастером непревзойденным.

Лоп был, мягко говоря, простаком. Едва дело касалось принятия даже самых простых решений, особенно при бедственных обстоятельствах, – и он самым жалким образом терялся. Но дай ему однообразную и нескончаемую работу, пусть сколь угодно тяжелую, – и тут-то неутомимому Лопу не было равных.

Йек была ему полной противоположностью. Быстрая, сметливая, она обожала риск и новизну, монотонная же работа ей быстро надоедала, и она начинала работать шаляй-валяй.

Ну и так далее.

Альтия втайне гордилась, что в точности знает, кого из своих людей к какой работе приставить, чтобы комар носа не подточил. В самом деле, вот уже целых два дня она никого ни разу не выругала. Это ли не свидетельство?

Короче, Брэшену было решительно нечего делать на палубе во время ее вахты; капитан мог спать, как все нормальные люди. Альтия еще поняла бы (и простила) его внезапное появление при бушующем шторме, когда работа сделалась бы авральной, а положение – угрожающим. Сейчас погода стояла, прямо скажем, поганая, но особыми опасностями не чреватая. Так с какой стати?

Брэшен дважды попался ей навстречу во время обхода палуб. В первый раз он посмотрел ей в глаза и кивнул:

– Доброй ночи.

Она мрачно-серьезно ответила на приветствие капитана и продолжала заниматься своими делами, отметив тем не менее, что он направлялся в сторону бака, и даже хмыкнув про себя: а что, если Йек была права и он шел… как она выразилась? – пялиться? таращиться? лупить на нее глаза?

Когда они с Брэшеном столкнулись вдругорядь, капитан изволил смутиться. Остановился против нее и сделал какое-то совершенно лишнее замечание насчет непогоды. Альтия согласилась, что ночка вполне парашная, и хотела пройти мимо.

– Альтия, – придержал он ее.

Она обернулась и ответила, как следовало:

– Да, кэп?

И поняла, какой именно взгляд имела в виду Йек, когда говорила «пялиться» и «таращиться». Корабельный фонарь бросал на лицо Брэшена густые тени и яркий свет. Вот капитан моргнул, стряхивая с ресниц холодные капли дождя… «Вот и мокни, – позлорадствовала она про себя. – Поделом. Нехрен было на палубу без надобности выходить…»

Он судорожно придумывал благовидный предлог продолжить вроде бы начатый разговор.

– Хочу сообщить тебе, – родил он наконец, – что по окончании этой вахты мною будет снят запрет на разговоры с носовым изваянием. – И, вздохнув, пояснил: – Похоже, наложенное взыскание на него особого впечатления не произвело. Я даже подумал, не сделает ли вынужденное уединение его еще более вредным. Поэтому решил отменить свой запрет.

Альтия кивнула:

– Так точно, кэп. Я понимаю.

Он помедлил, видимо ожидая, что она ему еще что-нибудь скажет. Однако второму помощнику определенно не пристало разражаться речами по поводу распоряжения капитана. Приказ есть приказ; ее дело – добиться, чтобы он был выполнен. И Альтия почтительно молчала, пока он не отпустил ее коротким кивком. Потом вернулась к своим обязанностям.

Значит, им будет снова позволено говорить с Совершенным. Альтия от этого известия не испытала ни особой радости, ни облегчения. Вот Янтарь, та, вероятно, сразу оживет. А то ведь ходит мрачней тучи с того самого времени, когда Совершенный убил захваченного пирата. Альтия говорила с ней о случившемся, и Янтарь во всем винила Лавоя, утверждая, что старпом намеренно распалил Совершенного и в итоге довел его до убийства. Крыть, по мнению Альтии, было нечем, но и согласиться с Янтарь она не могла, по крайней мере вслух, – мешало ее положение второго помощника. Поэтому она держала язык за зубами, и это еще больше расстраивало Янтарь.

Теперь Альтия гадала, что именно скажет корабельная плотничиха, когда в самый первый раз подойдет к Совершенному. Обратится к нему с упреками? Потребует объяснений? Трудно сказать. Альтия могла бы ответить с определенностью лишь за себя. Она собиралась поступить с нынешним деянием Совершенного так же, как и раньше со всеми прочими его прегрешениями, а именно – не обращать внимания. Она просто не будет заговаривать об этом с кораблем. Точно так же как никогда не заговаривала о том, как это он дважды переворачивался кверху дном, убивая свои команды. По мнению Альтии, некоторые поступки были слишком чудовищны, чтобы описывать их посредством слов. Да и смысла в том не было. Совершенный и так знал ее мнение о себе и своих художествах. Он ведь был живым кораблем старинной постройки, с весьма щедрым использованием диводрева. А значит, простое прикосновение почти ко всякой детали сейчас же доносило ему ее отвращение и ужас. И, что очень скверно, в ответ неизменно приходила волна пренебрежения и злобы. Корабль явно считал, что поступил правильно. И сердился на глупых людей, не желавших признавать его правоту.

Что ж, еще один пункт в длинном-предлинном списке необъяснимых тайн Совершенного. Альтия еще раз неспешно обошла палубы, но так и не обнаружила, к чему бы придраться. Пожалуй, она даже рада была бы обнаружить какое-нибудь мелкое упущение и самолично заняться его исправлением, но ничего так и не подвернулось. И ее мысли неудержимо откочевали к Проказнице.

День сменял день, и ее надежды снова обрести свой любимый корабль таяли, таяли… Боль разлуки сделалась болью давней раны, вроде бы затянувшейся, но на самом деле застарелой и неизлечимой. Потревожь эту рану (вот как она сейчас) – и будет примерно то же, как если пошатнуть пальцами больной зуб. Альтия нарочно принялась размышлять о своем корабле, намеренно рисуя будущее самыми черными красками, растравливая себе душу… просто чтобы убедиться – она была еще жива в ней, эта самая душа. «Если я верну себе корабль, – думалось ей, – все будет хорошо. И точка. Лишь бы ощутить ее палубу под ногами, и все прочие мои беды немедленно испарятся сами собой, как и не было их. И Брэшена я тотчас позабуду.»