— И каков же ты, Голодный Черт? — залихватски думал я.

Трусом я, конечно же, никогда себя не считал. Походная жизнь научила меня перебарывать страх. Более того, во мне сидело и сидит одно качество, которое уж никак нельзя назвать высокопарным или интеллигентным, — я был драчуном. Я понимал, что драться — это плохо, но уж очень я любил (и люблю!) подраться. Причем, почти всегда я забиячничаю и обычно «вступаю в бой» первым. Эффект неожиданности, связанный с тем, что… в бой идет именитый профессор, почти всегда обеспечивает успех. Но, будучи все же… в чем-то интеллигентным человеком, я никогда не бью кулаком в лицо, а толкаю ладонью в грудь, от чего соперник чаще всего падает и, поверженный наземь, видит перед собой «нравоучительное» лицо профессора. Правда, иногда я беру соперника, как говорится, «за грудки» и сверлю его взглядом, в глубине души осознавая, что биологически я прежде всего… самец, хотя и… самок-то… вокруг, чаще всего, не бывает.

Чаще всего я дерусь на рыбалке, отвоевывая у браконьеров «свою территорию» для ловли рыбы, будто бы без рыбы я умру голодной смертью. Инстинкт «борьбы за свою территорию», существующий у волков, оленей и даже, возможно, у червей, сидит и во мне. И сидит крепко, как бы… подтверждая дарвинистскую теорию происхождения человека.

Главное, из-за чего дерутся люди, — это желание заставить «уважать» себя. Я даже (намедни подравшись) порой думаю о значимости этого самого «уважения», ради достижения которого, как говорится, все средства хороши. Фактор «достижения уважения к самому себе», на мой взгляд, распространяется на все формы жизни на Земле, будь то волки, будь то олени, будь то даже черви и… наверное, ангелы.

— «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог», — вспомнил я стихи Пушкина, шагая.

По пути встретилось болотце. Я пошел через него напрямик, набирая в сухие ботинки воду.

— Как противно чавкает болото! — отметил я про себя.

Выбравшись на сухую землю, я вздохнул:

— Ух! Хорошо-то как идти!

Но мысли мои, как я признался самому себе, вертелись все же вокруг Черного Ангела. Я все-таки боялся его! Я не хотел соперничать с ним, я не хотел драться с ним, нет… — он, этот Голодный Черт, был интересен мне, и… любопытство вело меня туда, где… я мог встретить свою смерть.

А Место Голодного Черта шаг за шагом приближалось.

— Наверное, Черный Ангел уважает себя! — подумал я.

Я понимал, что меня не надо заставлять уважать Черного Ангела — я уже уважал, его, понимая, что он охраняет фрагмент легендарного камня Шантамани. Бог ведь не зря создал разные вариации Черной Силы, чтобы, как говорится, жизнь медом не казалась и чтобы любой человек, даже самый высокородный и высокопоставленный, и даже, может быть, бирюзово-голубой, мог не просто красоваться или жить, наслаждаясь «совершенством» своих генов, но и вспомнить иногда стихи Пушкина «…он уважать себя заставил…» и, дав кому-нибудь пощечину, приговаривая: «На тебе, противный!», и, даже получив в ответ «повальный» удар кулаком, зауважать себя — настоящего мужчину.

Я уважал Черную Силу — силу, которая была создана Богом с одной целью — чтобы человек не «зажрался». Ведь «зажир» страшнее Черной Силы, а зажравшегося человека легче убить, чем, так сказать, перевоспитать, потому что он, этот зажравшийся дурак, думает, что он почти Бог; он вальяжно выпрямляет колено, на котором, не дай Бог, разгладится стрелка на брюках и сгладит впечатление от него как от Бога. Такого трудно пронять словами (он их не понимает), такому мордобой нужен, который, извините, быстро ставит все на свои места.

Вот и приходится иногда… драться и… выступать в качестве «черной силы». В этом мире все относительно и трудно понять — где белое, а где черное. Да и в каждом из нас есть «черные пятна», чтобы к ним, «родинкам от черта», когда-либо кто-либо прицепился и начал то ли морально (сверля тебя взглядом и говоря обидные слова), то ли физически (в бою) выбивать из тебя… тебя самого — Великого. «Заманухой» можно назвать на блатном жаргоне эти черные пятна человека.

Мне кажется, что людей без «черных пятен» не бывает; важно, чтобы «черные пятна» не выводили нас в поле жадности и зависти — глобальных уродств человечества (стервозность еще можно пережить); да и важно, чтобы «пятнистые» по своей природе люди не брали пример с «благородства» героев американских боевиков, где по беспробудной тупости режиссуры бывает только белое и черное, когда примитивный герой «благородно мстит», а «черный дурак» только и делает, что страдает, извиваясь в болевых конвульсиях. После просмотра американского боевика возникает впечатление, что для того, чтобы быть белым, надо быть обязательно тупым и мстительным, в связи с чем многие люди во многих странах мира начинают воспринимать американцев именно такими. Миной замедленного действия можно назвать Голливуд для Америки! И не дай Бог, какой-нибудь талантливый актер какой-либо страны сыграет в голливудском фильме — к нему тут же приклеится клеймо «правдивого, но… тупого человека», которое трудно отмыть даже голливудскими деньгами, полученными за счет эксплуатации «поля тупости человечества». Ну уж, если соединить американские боевики с рекламой, то их вместе можно назвать «стимуляторами тупости» человечества. А люди, извините, хотят умнеть, а не… Такими их создал Бог, — направленным на прогресс, прежде всего умственный.

Впереди послышалось журчание воды. Я привстал на цыпочки и увидел речку. Сразу за ней находилось Место Голодного Черта. — Да разве можно назвать Голодного Черта черной силой?! — промелькнула мысль. — Ведь он выполняет благородную миссию — защищать от погрязших в «денежной грязи» людей фрагмент чудесного камня Шантамани, который, не дай Бог, попадет в руки этих нечистоплотных людей и даст им неограниченную власть, которая, конечно же, обратится во власть денег — тупую власть под символом накопительства… с одним лишь непонятным нюансом — для чего же нужно копить на сто жизней вперед? Ведь жизнь человека столь коротка!

Я вспомнил слова моего друга — Венера Габдрахимовича Гафарова, когда он однажды, у костра, тихо произнес: «Бог уравнял людей в одном — смерти».

Вспомнив эти слова, я даже остановился. Я понимал, что впереди, вот-вот, через пару сотен метров, меня самого может ожидать смерть.

Я задумался. — А ведь ты, молодец, Голодный Черт… — почти прошептал я. — Тебя считают черным, тебя называют чертом, а ты, дорогой мой Ангел, выполняешь благороднейшую миссию — показываешь людям, чего стоят их злые мысли, которые они, люди, так привыкли таить в себе, чтобы когда-нибудь эти злые мысли прорвались и мстили, разрушали и служили… в угоду тебе — Злому. Ты, дорогой… Голодный (до злых мыслей!) Черт, усиливаешь людские злые мысли в них же самих — злых людях, а они, эти злые люди, наконец начинают понимать (дураки!), чего стоят их злые мысли, и… будут понимать еще очень долго, но… уже на Том Свете.

Я смело шагнул вперед, прошел эти двести метров и дошел до речки. На той стороне речки, как монумент, высилась скала, за которой тянулась гряда скальных останцев, как бы вырастающих из земли.