Комсток был подл, как речной вор[97] или член Тараканьей Банды[98], рассказывали (фрейдисты этим очень бы заинтересовались в этом новом веке, до которого я дожила), что в кармане он таскает резиновую змею и пугает детей. Правда, обычно он извлекал из кармана жетон почтового чиновника и кричал: «Вы арестованы!» Его жертвы месяцами гнили за решеткой в ожидании суда, здоровье их подтачивалось, семьи распадались, репутация рассыпалась в прах.

В те годы (еще до охоты на меня) мистер Комсток собрал тридцать тысяч фунтов так называемых непристойных материалов. Что же он сделал с такой грудой похабщины? Мы с Чарли шутили, что старина Тони наверняка садится у камина с Библией, между страниц которой воткнуты порнографические открытки, и читает столь увлеченно, что не замечает, как вспыхивают его красные пижамные штаны. Не к добру мы так веселились.

– Да он предпочитает иметь дело с обнаженными красотками, а не с акушерками, – смеялся Чарли. – Небось прибыла очередная колода карт с голыми дамами, так что Мадам мигом вылетела у него из головы.

И казалось, Чарли прав. В течение года мое имя больше не всплывало в газетах. Комсток не давал о себе знать.

Впрочем, как и моя сестра. Если чей-то образ и преследовал меня, то это был образ не Энтони Комстока, а Датч. Минуло тринадцать месяцев с того дня, когда она выбежала из моей гостиной. Гд е она? Гд е бы ни была, ей за меня стыдно. Роскошь моего дома не подкупила Датч. Она считает, что я ее недостойна. И счастлива ли она? Вряд ли. Суровый муж. Мечты о ребенке. Любовник. Тайны. Одна из которых – я, ее позор. Если бы кто-нибудь узнал, что дьяволица Мадам Де Босак приходится ей сестрой, Датч умерла бы со стыда. Я начинала верить, что видела ее в последний раз.

Но в самую холодную неделю февраля 1880-го, сразу после завтрака, я услышала звон колокольчика, а затем голос Мэгги, возражавшей кому-то. Из зала донеслись звуки какой-то суеты. Наконец ко мне явилась Мэгги и доложила, что в зимнем саду меня ждет миссис Лиллиан Риардон. Моя сестра.

Я кинулась вниз по лестнице, распахнула дверь:

– Датч!

Она стояла неподвижно, лицо застывшее.

– Прости, прости, я хотела сказать – Лили, – зачастила я, с трудом сдерживая волнение. – Я так рада видеть тебя, милая моя сестра… Ох, прости, милая моя школьная подруга. Как хорошо, что ты вернулась.

Датч молчала, стояла все такая же окаменелая, не глядя на меня.

– Думала, уже никогда тебя не увижу…

– Обстоятельства переменились, – тихо сказала она.

– Ты здорова?

Она криво улыбнулась и принялась крутить свадебное кольцо с бриллиантом на пальце левой руки, будто сам палец хотела оторвать.

– Ты вся дрожишь, милая.

– Правда?

Я отвела ее в гостиную. Мэгги принесла нам чай.

– Никому не говори, что я здесь, – прошептала Датч, когда Мэгги ушла. – Пожалуйста, Энн. Ты доверяешь прислуге? Они не проболтаются?

– Мои слуги умеют хранить секреты. Я им хорошо плачу именно за это.

– Твоя горничная…

– Мэгги?

– Она видела мою визитку год назад. Она знает мою фамилию. Ван Дер Вейл.

– Бедняжка с трудом умеет читать. К тому же у нее есть кое-какие и свои тайны.

– Какие тайны?

– Не скажу. Только если отец ее когда-нибудь разыщет, головы ей не сносить.

Сестра сидела, крепко сжимая чашку, взгляд устремлен в далекую точку. Я была уверена, что сейчас она поведает, как муж раскрыл ее связь с Пиккерингом.

– Что случилось, дорогая Лили? – спросила я. – Несчастье какое?

Она затрясла головой, мелко, быстро.

– Что?! Он выгнал тебя? Ушел к другой? Твоя приемная мать миссис Эмброз разозлилась на тебя? Ей известно, что ты раскрыла ее секреты?

– Нет.

– Тогда что?

Она сглотнула. Белое горло дернулось.

– Я… – Она опустила глаза и снова подняла. Мне все стало ясно.

– О, Датч! Таблетки? Они подействовали?

– Я их не принимала. Мой муж в Европе.

– Наверное, когда услышит новости, примчится назад на всех парах.

– Ты не понимаешь! – воскликнула она в сердцах. И тут я поняла.

– Я не виделась с Элиотом, – произнесла она равнодушно, – больше года.

Датч повернула голову к окну, за которым серел зимний сад. Ветки магнолии темными когтями вонзались в низкое небо. Старый снег, присыпанный угольной пылью, укрывал землю.

Я встала, подошла к сестре сзади, положила руки на плечи, прижалась лицом к ее волосам. Датч согнулась, закрыла лицо руками.

– Я пропала. Бесповоротно.

– Нет, ты нашлась. Я тебя нашла. Мы с тобой нашли друг друга.

– Маменька думает, что я в Берлине с Элиотом.

– А Элиот?

– Он считает, что я в санатории у доктора Бедфорда, пытаюсь вылечить свое недомогание.

– Когда Элиот возвращается?

– В апреле. Двадцать первого апреля.

Через семь недель.

– Сколько месяцев прошло?

– Говорю же тебе, он уехал еще на прошлый Новый год.

– Да я не про Элиота, я про тебя.

Она посмотрела на меня перепуганными глазами.

– Когда у тебя была последняя…

– Я не знаю… Три или четыре недели. Может, пять. Не знаю!

– Ты уверена, что Элиот не подозревает…

– Это невозможно!

– Мне ты скажешь? Его имя не имеет значения. Она покачала головой и не произнесла ни слова.

– Что ты собираешься делать? Хочешь остаться здесь? Оставайся на весь срок.

– Не могу. Только не здесь. Маменька…

– Она тебе не мать.

– Нет, я не могу здесь остаться.

– Я возьму ребенка и воспитаю. Все, что хочешь. Я…

– Нет! Никогда. Не могу. – Ее трясло все сильнее.

– Его отец женат?

По ее молчанию я поняла, что женат.

– Я в ловушке, – прошептала Датч. – У меня в мыслях никогда не было… доктора сказали мне, что я бесплодна… что у меня никогда…

– Тебе не надо проходить через это. У тебя есть я.