– Скотина?! – Она быстро прижала ладонь ко рту: – Извините… Мне нехорошо…

– Бедняжка, – сказала я и спровадила Чарли.

В тот вечер, когда я пожелала Датч доброй ночи, он сказал:

– А твоя сестра, похоже, из благородных да важных, да?

– Она в отчаянии. Покинута всеми этими жалкими людьми.

– А ты ее выручишь, и она ничуть не поумнеет.

– Она не хочет. Говорит, это убийство невинной души. Миссис Эмброз вбила ей в голову, будто Мадам Де Босак – воплощение зла. Недавно сказала мне: «Я тебя люблю, Энн, ты моя сестра, но я не пойду на злодейство и молюсь, чтобы ты опомнилась и оставила это занятие».

– Так она станет с нами жить? Или…

– Я сказала, что сама воспитаю ее ребенка.

– Вот как? – Чарли внимательно взглянул на меня.

– Этого не случится. Своего ребенка она мне не отдаст.

– Пфф, – фыркнул Чарли. – Я и говорю – из благородных. Но мы ее переубедим, да?

Только Чарли знал, что Датч моя сестра. Все прочие домочадцы полагали, что миссис Лиллиан Риардон – моя пациентка, которую я знаю со школьных лет. Ну разве Грета что-то подозревала. Как-то сказала Ребекке, что гостья, видать, графских кровей, раз мы носимся с ней, как с яйцом-пашот, завтрак подаю лично я, да еще с розой в хрустальной вазе.

Утекла еще одна неделя, Датч повеселела, даже ездила кататься со мной в ландо, а то сидела у окна в кресле и часами что-то писала в свой дневник. Но склянка с «Лунным средством» так и стояла у ее кровати нетронутой.

– Еще неделя, – сказала я, – и все решится само собой. Тебе не надо будет ломать голову.

– Не напоминай.

– Лили. Пожалуйста. Доверься мне. В этих делах я профессионал.

Она сунула голову под подушку, но я пощекотала ее под ребрами, и она со смехом отшвырнула подушку:

– О, Энн. Помнишь, как мы щекотали нашего Джо?

– Может, когда-нибудь нам удастся снова его пощекотать.

– Он мужчина. Как ты себе это представляешь?

Мы лежали на кровати, прижавшись друг к другу, болтали, играли распущенными волосами, свивая и развивая их. Я приложила прядь себе под нос, точно усы, Датч последовала моему примеру, мы смотрели на себя в зеркало и хохотали как сумасшедшие. Она восхищалась моей фигурой.

– Энн, ты стала очень красивой женщиной.

– Ну, до тебя мне далеко. С твоими-то глазами.

– Нет, нет. У тебя глаза… мудрые. Как у мамы. Ну а у меня…

– Полно. Перестань. Успокойся, милая.

О, как я любила свою сестру. Для меня она была родная до последнего волоска на голове, и во мне набирала силу надежда, обрастала мускулами, рвалась на волю.

Когда Датч окончательно оправилась, я привела к ней вернувшуюся из школы Аннабелль, которая и не подозревала, что сейчас познакомится со своей теткой.

– Рада видеть вас, миссис Риардон.

– Пожалуйста, называй меня Лили, – попросила Датч.

– Лили была моей лучшей подругой, когда мне было сколько тебе сейчас, – сообщила я дочери.

– Во что вы играли с мамой? – спросила Аннабелль, любуясь золотым браслетом на запястье Датч.

– В орлянку, – улыбнулась Датч.

– Только вместо монет были камешки, – напомнила я, – денег-то у нас не было.

– Экси, ты помнишь? – спросила Датч.

– Почему вы называете маму Экси? – удивилась Аннабелль.

– Потому что, когда мне было сколько тебе сейчас, – сказала я, – меня звали Экси.

– А меня звали Датч. – Но сестра тотчас пожалела о сказанном: – Это прозвище.

– У мамы была сестра по имени Датч. Она иногда во сне произносит это имя. Мама разыскивала ее, но Датч пропала, и Джо пропал, и мама плачет, когда говорит об этом.

Сестра вздрогнула.

– Мне очень жаль, что твоя мама так грустит.

– Да, она грустит, – вздохнула Аннабелль. – Потому что ее мама умерла. А сестра и брат пропали. – Аннабелль повернулась ко мне: – Как, мама? Как они опять пропали?

– Это долгая история. Расскажу как-нибудь в другой раз. А теперь давай придумаем, как развеселить нашу дорогую подругу Лили, чтобы она захотела пожить у нас подольше?

– Концерт! – захлопала в ладоши дочь. – Устроим для нее концерт, мамочка!

– Что за концерт? – заинтересовалась Датч.

– Аннабелль у нас музыкальное дитя, – не удержалась я от похвальбы. – Юная Дженни Линд[99], играет на фортепиано и поет как соловей.

– А что ты любишь петь? – спросила Датч.

– Немецкие песенки, ирландские, песни Мендельсона и все, что мне задает моя учительница мисс Пирсон.

– Знаешь, я бы тоже с удовольствием спела, – сказала Датч.

– Значит, мы устроим концерт на двоих! – обрадовалась Аннабелль и помчалась рассказывать новость своей верной публике – компании фарфоровых кукол.

– У тебя такая милая дочь, – улыбнулась сестра.

– И у тебя такая будет в один прекрасный день, я уверена. Датч закусила губу, лицо ее исказила печаль. Выходя из ее комнаты, я заметила, как она смотрит на склянку с таблетками. Сердце у меня стукнуло, и я уже не знала, хочу ли этого, ведь тогда она вернется к прежней жизни, к мужу, ничуть не поумнев. А если не примет лекарство, то наверняка останется у меня. На какой-то миг у меня даже мелькнула мысль, а не подменить ли лунные таблетки сахарными. Датч родит ребенка. А я сохраню сестру.

Утром в кабинет заглянула Грета. Я думать ни о чем не могла, кроме как о судьбе сестры. Грета постучала в дверь тихо-тихо, что было на нее совершенно не похоже, обычно она чуть ли не врывалась в кабинет.

С появлением Греты атмосфера словно сгустилась.

– Экси! – всхлипнула подруга.

– В чем дело? – Я с досадой посмотрела на нее. Лицо серое. Опустошенное.

Грета разрыдалась:

– Мой муж.

Вздрагивая всем телом, она упала на кушетку. Я подошла, обняла, пошептала что-то ласковое, выслушала ее историю, но мыслями была далеко.

– Мой супрук volltrunken, пьяниса и хам… и… унд я ненавишу его. Он разориль нас, пропиль все, что было дома. И он шестокий унд тяшелый характер, а прошлий ночь он побил меня, Экси. Мерсавец!