Вся надежда была – что соседи, сообразив, в чем дело, помогут. Саремское купечество уже однозначно настроилось против Истомина. Но Гривна понимал, насколько призрачна надежда: как-никак, а зловредный князь до сих пор представлял на острове царскую власть. И пока суд не докажет, что недостоин он сей чести, прямое нападение на него остается государственным преступлением… Другое дело ватажники – народ достаточно вольный, они могли позволить себе не только иметь, но и отстаивать точку зрения.

Вот так Настя домой слетала – из огня да в полымя угодила. И там, и там положение было в равной степени кислое, и отовсюду воинственные мужчины норовили прогнать бедную девушку. Верная дочь, она, конечно, предпочла искать смерти рядом с отцом, но предстояло еще убедить его в том, что это верный выбор.

Сноровисто отбиваясь от челядинцев, которые по приказу Семена Алексеевича пытались оттащить Настю от бойниц, она попыталась даже всучить ему кольцо, чтобы на одно мгновение смотался на Радугу, уверился, что она не обманывает, и быстро прилетел назад, пока случайно не зашибли. Заодно сказал бы, как там Чудо-юдо, а то ведь и за него тоже боязно…

Семен Гривна, как раз целившийся через бойницу из пищали (имелись у него в детинце три штуки), наорал на дочь в том смысле, что «шут с тобой, сиди пока, только под стрелы не лезь». Настя успокоилась и взялась за перевязку раненых.

Сидеть ей, судя по всему, оставалось недолго. Истоминские сорвиголовы штурмовали дом со знанием дела: плотной стрельбой из луков запечатали окна, при помощи длинных шестов с десяток их взбежали на крышу, принялись взламывать кровлю. Остальные, прикрывшись щитами, били в дверь тараном.

Защитники приготовились к прорыву. «Никитку-князя надо брать живьем, – толковал ватажный голова. – Тогда, глядишь, холопья его оружие сложат. Лишь бы до него дотянуться…» И вдруг со двора донесся гром самопалов. Осажденные озадаченно переглянулись. Истоминские привезли с собой несколько стволов, но пульнули из них сразу, так что, уже и перезарядить успели? Не верилось.

– Неужели подмога? – несмело предположил Гривна.

– Подмога, батюшка! – радостно возвестила Настя, которая, не спросив (как за ней и водилось) разрешения, выглянула в бойницу.

Двор уже был заполнен сверкающими ратниками. Двое конных выделялись в круговерти: боярин Петр Кривов с великокняжеской хоругвью и князь Волховский с развернутой царской грамотой.

– Прекратить самоуправство! – зычно кричал он.

Дальше все было просто. Волховский настоял на том, чтобы немедленно выслушать обвинения против Семена Гривны. Ратники Кривова осмотрели дом, но ни поганых идолов, ни иноземных воровских грамот не обнаружили – зато нашли их на приведенной Истоминым подводе. Тот, конечно, заявил, что знать ничего не знает, подвода вообще не его, а вот про то, что Гривна колдовским путем из дальней дороги вернулся, вся Сарема шепчется.

Князь не стал пороть горячку, арестовал подводу и нескольких холопов, попытавшихся оказать сопротивление и повелел привести негодяя, написавшего на Гривну жуткий донос – сразу в колодках. Но и на купца насел немедленно, не давая опомниться: что там с колдовскими путями?

Вообще, насколько я понял, на этом лепестке мироздания отношение к магии на Руси было куда более терпимым, чем в нашей истории. Оно и понятно: ведь и вообще магия в этом мире была куда сильнее и зачастую считалась нормальным инструментом в тех или иных видах деятельности. Однако терпимость зиждилась на осторожности, так что у Волховского были все основания прижимать Семена к стенке.

И снова Настя полезла поперед батьки в пекло. Только-только Семен Алексеевич приступил к обстоятельному рассказу о своем путешествии, как его боевая дочка встряла с комментариями. Подробно ни она, ни купец так мне ничего и не рассказали, а Петр Кривов только посмеялся, когда я спросил, и ответил туманно: «Да чего уж таперича-то». Я так понял, она отцу не дала и слова вставить. Вероятнее всего, заподозрила, что батюшка со временем и сам поверил в то, что рассказал по прибытии с Радуги: будто Чудо-юдо отпустило его в обмен на дочь. Вот и поспешила правду рассказать.

Князь Волховский, едва услышав имя Черномора, насторожился, как охотничий пес. Узнав, что под его началом таинственную Радугу штурмуют пресловутые викинги, досадливо крякнул: «Ах, какая жалость, что мы не там сейчас! У русских царей к тому Черномору столько вопросов накопилось, а тут еще викинги эти проклятущие!»

А Настя сказала, что да, очень большая жалость, потому что там Чуде-юде сейчас туго приходится, погибает совсем, а ведь русский человек околдован-зачарован… То есть лично я подозреваю, опять же, что на самом деле Настя что-то другое сказала, но выяснить это уже не представляется возможным. Да и нужным.

– Как бы я хотела, чтоб возможно было всех нас туда перенесть! – сказала еще Настя и намекнула, что – сомнительно, маловероятно, но все-таки не совсем исключено, если ей повезет, то, как знать…

– Мне в дальние страны никак нельзя, – заявил Волховский. – А вот Петра с ратниками бери.

И Настя взяла. Заодно и отца прихватила.

Как ей это удалось? В самом принципе я не вижу ничего нереального, ведь Радуга признала Настю, а для ее могущества расстояние едва ли имеет особое значение. Но вот как получилась четкая формулировка, да не случайно – в нужный момент, да не абы как – именно с теми людьми, которые слышали разговор и были подготовлены к переходу, к бою?

Не знаю. Иногда думаю: быть может, Радуга не столь уж равнодушна к тому, что творится на ней? Быть может, не столь далек ее разум от нашего, человеческого?

Но не вижу бесспорных подтверждений какой-либо догадки.

Побоище на склоне горы сломило викингов. Вырвавшиеся из теснины случайно образованной растительностью «тропы» слышали за спиной крики ужаса, и паника овладела ими. Они неслись к кораблям. Некоторые, надо отдать должное, останавливались и пытались дать отпор, но их было слишком мало, и ни одной группе так и не удавалось организовать слаженное сопротивление. Мы сметали их с дороги и спешили к морю.

Там, на грани спасения, паника приняла особенно ужасные формы. Викинги бросались в воду, но некоторые драккары уже отчаливали, не дожидаясь их. Около шлюпок завязалась короткая и жестокая драка, которая прекратилась только с появлением на пляже русичей. Никого мы уже не стремились убивать, викинги сами истребляли себя куда успешнее. Многие бросали оружие и падали лицами в песок.

Петр Кривов оставил двадцать ратников, чтобы «связать пленных, пока не очухались, да твердить им, чтоб боялись волшебства островного». В этом, думаю, не было особой необходимости: уж кто-кто, а викинги знали, с какими силами они связались по милости Черномора.

Остальные заняли шлюпки, и я поднял волну, стремительно понесшую нас к «Левиафану». И только сейчас понял, что легко управляю водной стихией. Магическое давление Черномора исчезло!

Но где же он сам? Я помнил, как крутился среди драккаров его плот, но сейчас, в мельтешении корабельных корпусов, в паническом бегстве викинговой армады рассмотреть его не удавалось.