Входит Вера.

– Письмо для фройляйн Герты, – говорит она, протягивая мне конверт.

Я сразу узнаю почерк Томаса.

Дорогая Хетти!

Я не видел тебя и ничего не слышал о тебе с вечера танцев, но все время думаю о тебе. И днем и ночью. Надеялся, может быть, ты напишешь мне, что моя ошибка прощена, чтобы я не мучился понапрасну. Я даже надеялся, что ты воспримешь это как комплимент, ведь он свидетельствует о силе и неизменности моей страсти к тебе, которую не поколебало твое молчание.

Я поторопился, но больше я эту ошибку не повторю. Ожидание – целомудренная, старомодная добродетель, и я подожду, так что не беспокойся. И пожалуйста, давай погуляем в воскресенье. Рядом со мной тебе совершенно ничего не угрожает. Может быть, сходим еще в кино попозже?

Я медленно складываю письмо и убираю его в конверт. Пытаюсь представить себя рядом с Томасом, как мы держимся за руки, целуемся, и не могу, становится тошно.

– Кто это тебе пишет? – спрашивает мама, закалывая шляпу большой булавкой с жемчужиной.

– Томас.

– И чего он хочет?

– Приглашает погулять в воскресенье. Потом хочет сводить меня в кино и так далее, вплоть до предложения руки и сердца, чего мне совсем не хочется.

– Так напиши ему и откажись. Он ведь должен понимать, что ты слишком хороша для него.

Глядя на маму, которая смотрит на себя в зеркало – волосы под шляпой тщательно уложены, на платье ни складочки, стройную шею обвивает золотая цепочка с кулоном из янтаря, – я вдруг понимаю, до чего же мы, женщины, беспомощны. Вот мама – весь ее мир вращается вокруг папы, словно Земля – вокруг Солнца, а он в это время любит другую, она рожает ему детей. Или я – вынуждена гулять с парнем лишь потому, что он кое-что обо мне знает. Да, знание – сила. Никуда не денешься.

– Но папа ведь тоже не был тебе парой, мамочка, а ты все же вышла за него.

– Не глупи! Посмотри, чего он достиг в жизни.

– Он был сыном простого крестьянина, без всяких перспектив.

– Когда мы познакомились, то нет. Тогда он уже проходил ученичество в газете, так что в конце концов мой выбор оказался правильным, разве нет?

– Может быть, и Томасу можно дать шанс? Он тоже проходит ученичество, и у него большие амбиции. В сентябре он идет в армию. Может быть, это сделает его более приемлемым.

– Герта…

– Я скажу ему, что мы просто друзья. Не волнуйся, мама. Я все ему объясню. Можно мне пойти?

– Если ты все недвусмысленно ему объяснишь, то да, конечно. От прогулки вреда не будет. К тому же вы так давно знакомы. – Она встает и берет свою сумочку.

– Спасибо, – вздыхаю я.

Избавиться от Томаса будет сложнее, чем я думала. Но ничего, справлюсь. Просто понадобится чуть больше времени.

Чмокнув маму в подставленную щеку, я ухожу.

Свежий ветер холодит лицо, пока я иду к дому Эрны. Письмо Томаса меня расстроило. Значит, он все же не хочет оставить меня в покое. Хотя я и защищала его перед мамой, сама мысль о том, чтобы вновь оказаться рядом с ним после той грубой и отвратительной возни, которую он затеял со мной в тот вечер, вызывает отвращение. И хотя Томас все же остановился, не доведя дело до этого, ощущение, что он пытался меня изнасиловать, осталось, и теперь каждая клеточка моего тела требует, чтобы я держалась от него подальше. Но, если я оттолкну его от себя, он может разболтать о нас с Вальтером. А я не могу рисковать. Слишком свежа еще память об Ингрид с ее доносом в гестапо, так что второе обвинение в осквернении расы мне ни к чему. Наверное, этот страх будет вечно висеть надо мной. Избавлюсь я от него когда-нибудь или нет?

– Я беспокоюсь за тебя, Хетти, – говорит Эрна, искоса поглядывая на меня, пока мы, преодолевая сопротивление ветра, идем к школе. – Ты прямо на себя не похожа, – добавляет она. – Такая бледная.

– Папа меня так и не простил. Я, честно, думаю, что если он не увидит меня больше никогда в жизни, то даже не пожалеет об этом.

– Ну нет, ты преувеличиваешь. Просто он очень занят, осваивается в новой роли. Время пройдет, и он все забудет.

– А через две недели Вальтер женится. Невыносимо думать… – Я сглатываю комок.

– А, так вот оно что.

Повернув за угол, мы оказываемся на открытом, поросшем травой пространстве Нордплаца, где ветер ударяет прямо нам в лицо. Эрна продевает руку мне под локоть, и мы обе низко наклоняем головы.

– Тебе надо взбодриться. – Эрна повышает голос, чтобы перекричать ветер. – Давай-ка сходим с тобой куда-нибудь и поищем тебе новую симпатию. Вот на той неделе, на марше в честь Дня молодежи, который БДМ устраивал совместно с гитлерюгендом, я встретила такого лапочку. Жалко, тебя не было. Он бы влюбился в тебя по уши. Для меня он ростом не вышел, да и умен чересчур, но ты другое дело…

Я тычу ее локтем в бок и смеюсь, впервые за несколько дней.

– Не нужно мне никого, Эрна, честно.

– Еще как нужно! Новая любовь – лучшее лекарство от старой. У меня в таких вещах большой опыт. – Она улыбается и подмигивает. – А еще это отличная маскировка. Ну подумай сама, как иначе убедить твоего отца, что ты снова вернулась на путь истинный? Пойдем в эту субботу на танцы к военным. Пожалуйста, Хетти.

– Мне не хочется.

– Почему? – Эрна останавливается, чтобы нас не услышали другие ученики, которые уже толкутся перед школой. – Я не понимаю.

– Я уже договорилась… погулять с Томасом.

– Что? Ты шутишь!

– Нет.

– Томас! Я, конечно, знаю, что он давно в тебя влюблен, но я даже не думала… нет, он славный и все такое, но, Хетти, ты же могла выбрать кого угодно.

– Он очень… убедителен. Он мне пишет. Иногда, по воскресеньям, мы с ним выгуливаем Куши. А еще он приглашает меня в кино.

– Только не говори мне, что у вас с ним что-нибудь было.

– Нет, ничего не было. Он, правда, пытался один раз, но я твердо дала ему понять, что надеяться ему не на что. Он пообещал впредь вести себя как джентльмен.

– Но, Хетти, если он тебе не нравится, скажи ему об этом.

– Да, я знаю. Когда придумаю как, то обязательно скажу.

– Не откладывай. Чем дольше будешь тянуть, тем тяжелее будет признаваться.

Надо бы рассказать ей о том, что мешает мне порвать с Томасом сразу, какую силу имеет он надо мной, но я молчу. Эрна скажет, что я неправильно веду себя с Томасом, что его надо уговорить, ведь он еще может внять голосу разума. Но я-то знаю: наши с Томасом отношения не имеют с разумом ничего общего. Если я объясню ему все как есть, он оскорбится, что я отказываю ему в том, в чем не отказала еврею. И не просто оскорбится, но взбесится и будет искать способ отомстить. И тогда его уже ничем не остановишь.