Лежа в идеальной тишине, ощущая каждый вдох, впуская внутрь крохи зимы, Алан пытался понять где сейчас находился. Веки открытыми держать тяжело, невыносимо – он мог открывать их лишь на доли секунд, чтобы сомкнуть вновь… Взгляд упирался в нависающее сакли, безмолвные наблюдатели жизни и смерти… и большой белый камень. На нем сидел парень лет двадцати пяти в странных одеждах. Он грел ладони о теплоту алтаря, пытаясь отогреться перед дорогой к дальним странам…

Тяжело держать веки открытыми… Когда мальчик разомкнул их вновь, видение прадеда исчезло. Осталась лишь пустота, перешедшая в ноги…

Ноги? Чувствовалось, что ниже колен… ступни и голень не опирались на твердую почву… зависнув над пропастью…и постепенно, еле заметно кукольное тело скользило вниз к пустоте… Можно напрячься, запустить разбитые мышцы, и подтянуться. Затем еще, и еще, отползая от опасного места подальше… Можно было бы, только зачем? Лучше лежать и думать… думать… а нужна ли вообще жизнь слабака ? Думать и ждать… ждать, пока судьба и сила тяжести не примут решения, не сделает выбор за него. Потому что у слабака уже не было сил выбирать. Все решения приняты, все выборы сделаны.

Цок… цок… цок… – отсчитывало время секунды вспять. – Цок… цок…

Пустующий взгляд упирался в часы на красной от ссадин руке. «Цок… цок…» – одна минута первого. Осталась всего минут. Часы шли назад.

Затем полет, и шум бурной реки.

Цок! – громыхнула стрелка в последний раз, показав полдень.

– Эта комната… Она же моя… только старая… покинутая. Но вот этот вид за окном другой… какой был у деда Азамата… – я сидел на полу, закрыв лицо руками. Мне не хотелось открывать глаза, отрывать мокрые от слез ладони. Боль вернулась, боль въелась под кожу, и казалось, от нее нельзя избавиться. Только болело совсем не тело. – Так больно все помнить…

– Поэтому ты и забыл, отказавшись от проигрышей и побед, – услышал я голос Художника. Я не мог, я не хотел смотреть на него. – Зато они делают Мир вокруг понятнее. Ведь теперь ты сможешь видеть…

Я понимаю, что он имеет в виду. Каждая вещь, каждый человек, что встречались на моем пути, начиная от поезда и заканчивая этой комнатой, являлись отражением меня самого. Мне неоднократно об этом говорили, но тогда я не понимал, не мог увидеть сущности этих слов… а сейчас понимаю, и вижу.

Слепой Старик, зовущий меня не иначе, как воин, со своим Старым Зданием, похожим на разрушенный санаторий…

Смотритель Вокзала, словно старший товарищ, помог мне найти верный путь…

Старьевщик, собирающий в темной комнате кабинета воображение людей. Его дурацкая фамилия – Моррисон, явно заключающая в себе черты сразу двух людей… А еще ломбард родителей Мари…

Пророк, спасающий всех вокруг, а себя спасти не сумевший, как и прадед…

Сама суть моей профессии – Проводника – говорила о многом. «Каждый человек проводник, воплощающий через себя Его Идею».

И даже такие мелочи, как магнитофончик-бумбокс… лавка на Станции такая же, какие были в «Красном Замке»… алюминиевые блинчики из «Доктора Пеппера»… «Черный квадрат» Малевича, который Тимур упомянул в нашем последнем разговоре… граница между осенью и зимой… и даже сам поезд – не более чем воспоминание о том сне, где мы всей деревней едим в вагоне, и воплотившемся рисунке с фигурой человека на крыше вагона… Таких мелочей Мой Мир разбросал на каждом шагу. Все они теперь перестали быть чем-то чужим и загадочным. И даже те слова, что мне говорили встретившиеся на пути люди, приобретали совершенно иное значение – из глубоких, философских речей, они превратились лишь в озвученные вслух мои страхи, неудачи и слабости.

– Любое произошедшее со мной событие – это всего лишь отражение моего внутреннего мира. Любые сомнения, мечты и желания, рано или поздно, становились реальностью. Получается, что я – это окружающий меня Мир, а Мир – это я? Мы едины…

Я открыл глаза и посмотрел на другого себя. Он сидел на стуле, повернувшись ко мне боком.

– Это так… – подтвердил он главное мое открытие. – И даже при жизни это верно намного больше, чем ты можешь себе представить.

– Эти часы! – вдруг осенило меня. – Ведь они подсказывали мне верный путь, а я этого не понял! Когда они начинали идти правильно, значит и я выбирал правильный путь, а когда назад…

– … отсчитывали оставшееся время… – закончил за меня сидящий напротив парень.

Я гладил пальцами ровную стекляшку, защищающую циферблат, на котором стремительно бежали секунды, неслись по кругу, и я чувствовал, ощущал внутри себя это движение, сравниваемое разве что с биением сердца, или вдохом зимнего воздуха.

– Я слабак… – проговорил я, ухмыляясь тому спокойствию, с каким произнес эти слова. – Слабак… потому что не решился последовать за мечтой… Слабак, потому что потратил себя на других, плюнув на себя. Слабак, потому что гнался за силой, боясь принять свою слабость, как это сделали жители с моим прадедом. Я слабак, потому что выбрал смерть… Да, практически я совершил самоубийство! Ведь именно поэтому я не чувствовал времени? – спросил я парня, хотя знал, что понимаю все верно. – Потому что убил себя еще раньше, чем выбрал упасть со скалы – когда под глупым предлогом отказался следовать мечте, лишив себя движения. Я отрекся от прошлого, наплевал на мечту… Так может поступить только слабый, не оставив в настоящем ничего для себя.

Когда я закончил говорить, другой я тяжко вздохнул:

– Помнишь озеро?

– Какое? С умершим деревом?

– Да… Это озеро Потерянного Времени и Упущенных Возможностей. Когда ты его видел, оно было еще покрыто льдом… еще спало. Теперь же время-вода в нем ожило, и готово струиться вновь. Она даст тебе силы попытаться стать счастливым еще раз.

– Еще раз? – не поверил я.

– Видишь все эти черные квадраты, которыми завалена комната? Ими закрашены рисунки. И все они должны родиться, появиться на свет благодаря тебе… Иначе ты не реализуешь Идею добра и любви хранящуюся внутри твоей души… Не сможешь идти дальше.

– Теперь понятно, что ждало за четвертой дверь Старьевщика, и куда увозил автобус Пророка… Попытаться вновь!

Мне, почему то опять захотелось плакать, только на этот раз это были слезы не боли и не вины… Я плакал, потому что радовался еще одной… еще одной, может быть даже тысячной по счету возможности воплотить через себя идею Великого Художника. Тысячный раз я попробую… и справлюсь.

– Я справлюсь… – сказал я в пустоту. – На этот раз, я закончу то, что начал так давно. На этот раз, я пойду до конца за своей мечтой. Я смогу, и не сдамся.

Мрак царивший вокруг, постепенно стал темнотой… Темнота рассеялась детским плачем…

– Ты так похож на своего отца, – тихо прошептала Алина, не отрывая влюбленных глаз от лежавшего в колыбели младенца…