– Ангельской, голубчик. Ангельской! – мечтательно закатывал глаза невозмутимый Никанор Несторович.

Как только Борцов натыкался на подобный виток хозяйского иезуитства, то в очередной раз хотел в сердцах послать его ко всем чертям! Вместе с заказом. Но в последний момент останавливал себя, чтобы сохранить возможность увидеться с ней, и с ужасом думал – неужели и эта влюбленность была коварно просчитана любящим ангелов миллионщиком? «Нет. Не может быть. А как же чувства живых людей? Ну, плевать ему на меня, но любимейшая племянница? Ее же тоже можно поранить, ей тоже можно сделать больно, – думалось Льву Александровичу, но тут же сомнения вплетались в его душевные переживания: – А с чего я взял, что там есть чему причинить боль? Возможно, я для нее – всего лишь один из многочисленных дядюшкиных гостей, проходящих через дом, и ранить там вовсе нечего, а дядюшка добрый, раз все это видит и знает. И потом, вообще все это – фантазии и химера. У него наверняка свои планы на их будущность, и партии им готовятся не из числа пусть успешных, но с дядюшкиной мошной ни в какое сравнение не идущих, архитекторов». И он ждал возвращения Ольги все нетерпеливей.

***

И вот, недели через три сестры вернулись. То, что он увидел при встрече в ее глазах, и обрадовало, и одновременно напугало Льва Александровича. Разлука обострила чувства, и он увидел и с той стороны страсть неподдельную, но по-девичьи сильную, первую, неуправляемую. И понял, что должен теперь быть осторожен за двоих, грузом упала на его плечи взрослая ответственность, а отсутствие душевного спокойствия из-за строительных дел грозило сорваться в любой момент в делах сердечных, и он постоянно боялся наделать или наговорить глупостей.

Вдобавок ко всему, подгадили и рабочие. Привыкнув за частой сменой руководителей строительства к постоянным переделкам, возвращениям на несколько шагов назад, уничтожению их собственноручных усилий, теперь они выполняли задания спустя рукава и качеством никак не достигали требуемых архитектором параметров. Борцов настаивал, срывал голос, с трудом добивался каждого шага – на бумаге с заказчиком, а на строительстве с исполнителями – буквально выгрызая каждый из них. Он терял нервы и силы, строительство затягивалось, радости впереди не предвиделось никакой.

– Помните поездку в Гатчину, Лев Александрович? – вроде как между делом спрашивал вдруг Свиридов. – Так вот там навес на балконе поддерживается чугунными колоннами. Прошу предусмотреть в нашем проекте такие же!

– Но, простите, к чему они?!

– К тому, что зимний сад выполнен в чугуне, они должны сочетаться. А сад станет переходом между зданиями. Думайте!

Так миновали весна и лето. Борцов серьезно задумывался о создании семьи с Ольгой, при планировании и обустройстве предполагал удобства как истинно женские, так и возможную их приспособленность под детские нужды, продумывал каждую мелочь. Опыт у него в этом деле был свежий – он только перед отъездом сюда переделывал Савве детскую для Шурочки. Для объяснения с Ольгой он решил подождать окончания дел с ее дядюшкой, чтобы просить руки не из подневольного положения. Но вот что настораживало его все больше, так это то, что, когда облик нового особняка поэтапно стал вырисовываться, то от первоначального задания про три, или хотя бы две независимые жилые части – не осталось и следа. Жилище получалось богатое, роскошное, почти дворцовое, но все помещения в нем были различного предназначения и каждое в единственном воплощении.

С Ольгой отношения обострялись. Через рекомендованные ему книги, через поэтические сравнения, через зачитываемые вслух цитаты, она практически объяснялась ему в любви во всеуслышание, он, как мог, сдерживал ее темперамент, но долго скрывать это от дяди не представлялось возможным. А тот ничего не замечал, или только делал вид, а так долго продержавшимся архитектором был в целом доволен, хотя и позволял себе временами орать на него, выгонять вон или позволять себе оценки, граничащие с хамством.

– Вы принесли эскизы парадной залы? – спрашивал он архитектора.

– Да, и постарался учесть все Ваши указания, какие были возможны. Вот, посмотрите.

– Да это не зала, голубчик, а говно! Ничего из того, о чем мы говорили, я тут не наблюдаю. Раз вы отличаетесь такой бестолковостью, то чтобы Вам было проще и понятней, то объясню так. Вы же ездили со мной к Григоровским? Помните как у них? Из красного гранита с окнами у потолка?

– Да, мы еще обсуждали, что планировка настолько неудачна, что естественного света там не бывает никогда. Что в зале мрачно и холодно.

– Зачем бальной зале дневное освещение? Слава богу, у нас есть электричество! – фыркал Свиридов. – Хочу точь-в-точь такой же! Не отступайте ни на йоту, а то все опять испоганите. Только из розового мрамора, в два яруса и с венецианскими проемами. И золота побольше!

Вспомнив первое письмо профессора, где упоминалась особенность Свиридова, как ни в чем не бывало, возникать после любых ссор, Лева взял эту манеру на вооружение и, как ни странно, Свиридов ее принял. Поэтому им и удалось так долго продержаться вместе – если Лев Александрович был сильно и незаслуженно оскорблен, то он просто не являлся несколько дней и за ним с поклоном присылали. Если же заказчик впадал в истерику от якобы непроходимой тупости Борцова и выгонял того навсегда, то Лева нагло являлся с новыми эскизами через пару дней, зеркально воспроизводя беспардонное поведение Свиридова перед Минхом. Борцов брал измором, хитростью и терпением, ловил настроение, но старался никак не потакать развращенному в художественном отношении вкусу хозяина, настаивая в окончательных вариантах плана на тех пропорциях, стилях и их соотношениях, за которые ему самому потом не было бы стыдно. Это давалось таким напряжением всех сил и чувств, что нервный срыв с Левой все-таки однажды произошел.

Пришла осень и с ней – День рождения и именины Сонечки. Очередной тост любящего дядюшки и стал той каплей, что переполнила хрупкий сосуд терпения и душевного равновесия Льва Александровича.

– Дорогая моя! Вера и надежда пусть сопутствуют тебе на всем пути, девочка моя! А любви уже сейчас позволь проявиться через дядюшкины дары. Я обещал вам, девы мои, что скоро танцевать вы будете в новой зале, и слово свое сдержу. Но вот чья это будет зала, зависит теперь только от вас самих. Тот особняк, который будет завершен, надеюсь, в будущем году, я предназначаю той из вас, кто первая выйдет замуж. А теперь о подарке. На этой неделе я приобрел весь участок земли и по другую сторону от этого дома, где мы с вами проживаем сейчас. Достроив первый особняк, наш добрейший Лев Александрович возьмется за второй – мы снесем все старые строения и расчистим площадку. Но точное повторение мне не нужно, я думаю, мы начнем все с нуля, чтобы у моих пташек было по роскошному дому, каждому со своим лицом. А уж после этого я перееду к одной из вас на время, а Лев Александрович закончит переделку этого здания. Мне нужно меньше всего, голубки мои, все лучшее – для вас, а уж я обожду.

Это была кабала. Ни о какой свободной воле говорить не приходилось. Даже если он прямо завтра пойдет просить Ольгиной руки, то хоть случись чудо – согласие ее и дяди – радости семейной жизни Лев Александрович себе в этих условиях не представлял. Он вообще плохо представлял себе такую якорную жизнь! Ему мечталось увезти Ольгу отсюда, поездить с ней по Европе, посмотреть мир.