• Отношения с Советским Союзом оцениваются исключительно в соответствии с политически-стратегическими критериями и, опять-таки, прежде всего с точки зрения британской «континентальной шпаги», то есть континентальной державы, которая может вступить в союз с англичанами против Германии.

Интересно, насколько Гитлер в беседе с Редером дополняет его концепцию. Все высказывания и, прежде всего, распоряжения Гитлера до конца декабря 1940 года четко показывают приоритет ведения войны против Англии и его готовность — в соответствии с предложениями Редера — сместить акценты на операции в Средиземном море. Отмененное в октябре сокращение армии можно правдоподобно объяснить, предположив, что и Гитлер, и Редер и армейское руководство, в конечном счете, колебались на деле приступить к операции «Морской лев», то есть к высадке в Англии. Все еще не завоеванное господство в воздухе, по крайней мере в районах предполагаемой переправы, и однозначная слабость германского флота против «Navy» могли явиться решающими причинами. Для далеко идущих планов в Северной Африке и на Ближнем Востоке, обсуждавшихся Гитлером и Редером 26 сентября, которые должны были включать операции в Северо-Западной Африке, не говоря уже об оперативном резерве, с тем чтобы предотвратить при необходимости десантную операцию англо-американских войск на франко-испано-португальском побережье, требовалась повторная мобилизация армии.

Гитлер полагал, что ему открыты все три варианта: «Морской лев», «Феликс» (Гибралтар) и «Барбаросса». «Морского льва» он остерегался из-за отсутствия превосходства в воздухе; опции «Феликс» его лишили немецкие заговорщики, о чем он еще не подозревал. Поэтому он ошибочно приписал Франко лакейство перед Англией. Тем самым его размышления все больше и больше концентрировались вокруг превентивного удара против Советского Союза.

Действия заговорщиков Вайцзеккера и Канариса, направленные на разрушение планов Гитлера полностью сосредоточиться на войне с Англией в Средиземном море и Северной Африке, безусловно не оправдывают его «игры ва-банк» — по-другому войну против России, как мы увидим, назвать невозможно. Канарису и Вайцзеккеру, чье «экстравагантное» (по выражению Вайцзеккера) вмешательство в испанские дела подтолкнуло Гитлера в этом направлении, придется, однако, принять упрек истории в решающем вкладе в разразившуюся катастрофу. Кейтель подтвердил это в своем наследии. Он не знал о показаниях Вайцзеккера, поскольку к этому времени был уже казнен[362].

Война с Россией, которая была обоснованна и велась в качестве превентивной войны, была, на мой взгляд, в таком виде не «обязательна», по крайней мере, не в ситуации 1941 года. Если бы Советский Союз действительно напал, политическая и, вероятно, военная ситуация Германии была бы, в любом случае, более выгодной. Один немецкий генерал[363] в 1940 году сформулировал в этом смысле в широко цитируемом исследовании: «… дружеской услуги нападения русские нам не окажут!»

Я уже сообщал, что зимой 1940/41 года я мог часто приезжать на выходные из Брауншвейга в Берлин и, таким образом, оказаться вновь в самой гуще политических событий. Однажды отец заговорил, к моему удивлению, о «Берлинском конгрессе», на котором Бисмарк играл известную роль «честного брокера», посредничая в вопросе о Балканах между Великобританией и Россией. Так завязалась интересная беседа о «Берлинском конгрессе» и его большом и — по мнению отца — в конечном счете, фатальном воздействии на отношение рейха к России.

Отец задался вопросом, отчего Бисмарк использовал свое влияние, чтобы смягчить напряженность в отношениях между Россией и Англией, в первую очередь в свете того, что рейх не имел непосредственного интереса в вопросе проливов (Босфор и Дарданеллы). Сам Бисмарк выразил это в известных словах «все Балканы не стоят костей одного-единственного померанского гренадера». В словах отца чувствовалась критическая нотка в отношении роли Бисмарка во время «Берлинского конгресса», во всяком случае, мне показалось, что я ее расслышал, и это сразу приковало мое внимание! Постоянное стремление Бисмарка к хорошим отношениям с Россией всегда рассматривалось отцом и, в особенности, дедом Риббентропом в качестве стержня его политики. Размышления и содержание нашего разговора однозначно сводились к вопросу, что за интерес должна была иметь Германия, чтобы сдерживать русский нажим на проливы или даже помешать ему.

Как отцу, так и мне было ясно, что мы рассматривали историю в сослагательном наклонении; но здесь альтернативное рассмотрение являлось, как для меня постепенно выяснилось, средством для определенной цели.

Этот разговор с родителями о «Берлинском конгрессе» и роли Бисмарка доказывает для меня, что Англия была центром тяжести размышлений Гитлера. Неоднократно родители выразились в том смысле, что ретроспективно было бы выгодней, если бы германское правительство в 1878 году удержалось в стороне от вмешательства в проблему проливов и российско-британский конфликт. Успех «Берлинского конгресса» в плане повышения престижа не стоил негодования против рейха, поднявшегося в то время в России. Позже, правда, Бисмарк дал знать правительству России, что Константинополь и Болгария для рейха «абсолютно» неинтересны[364]. Теперь, в 1940 году, речь для отца шла также о том, чтобы не препятствовать амбициям России на Ближнем Востоке.

Проблематика, скрытая за вопросами отца, в ее беспримерной важности была для меня в тот момент не вполне различима. Разговор с отцом состоялся перед Рождеством 1940 года, но после визита Молотова в Берлин. Однако я немного догадывался, о чем шла речь в вопросе отца. Окончательную ясность я получил за два дня до смерти деда Риббентропа. Он умер 1 января 1941 года. Незадолго до того он перенес инсульт, речь его была нарушена. Когда мы 30 декабря покидали его больничную палату, родители говорили о том, что хотел бы дед еще сказать, потому что казалось, будто он силился что-то выразить. Отец считал, что он желал еще раз возложить на родителей заботу о бабушке, мать, однако, чуть ли не резко отстаивала мнение, что он хотел сказать: «Никогда против России». В очередной раз «завороженно» я принял это к сведению. Неужели опасность конфликта с Россией приобрела уже конкретные очертания? Тон матери явственно был крайне обеспокоенным! Она рассказала мне о недавнем разговоре с дедом, тот закончил его утверждением: «… если он (Гитлер) хочет проиграть войну, ему достаточно лишь связаться с Россией!»

Но, возможно, в этом случае его — вместе с матерью — влияния на отца было бы достаточно, чтобы убедить отца уйти в отставку. Без сомнения, дед аргументировал бы, что отцу непозволительно разделить ответственность за такое серьезное решение, принятое вопреки его убеждениям. Русский переводчик, присутствовавший при передаче объявления войны русскому послу, свидетельствует, что даже при прощании с русским послом отец высказался против нападения на Советский Союз[365]. Это, по сообщениям других свидетелей, хотя и выдумано[366] и, естественно, противоречило бы его чувству долга как министра, обязанного представлять вовне политику Гитлера, не позволяя заметить какие-либо разногласия в германском руководстве. Это, однако, вполне соответствовало бы его политическим убеждениям. Дед в своей жизни установил очень низко планку для компромиссов, отказываясь ее переступать, и также и по этой причине — хотя и аттестовался прекрасно — не сделал военной карьеры. Это, без сомнения, уменьшало его влияние на отца в сопоставимых ситуациях. Возможно, в этом случае вышло бы по-другому.