— Вот и хорошо. И сами больше отдыхайте, у вас тоже температура.

— Не чувствую, — пролепетала я, касаясь своего лба, как делала это в детстве бабушка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И не почувствуете, у вас жар. Давайте я и вам антибиотики выпишу. Только будьте аккуратны, конкретно эти сугубо для взрослых, ребёнку их ни в коем случае давать нельзя.

— Хорошо.

Закрыв дверь за педиатром, я порывалась добежать до аптеки за лекарствами для Арсения, но вдруг поняла, что попросту не дойду, да и оставлять сына в таком состоянии одного было страшно.

Разрываясь между страхом и гордостью, я набрала номер Макарова. Тот ответил почти сразу, радостно хохотнув в трубку:

— Завтра снег ожидать?

— Нам нужна твоя помощь.

Слава приехал буквально минут через двадцать.

— Как же тебя так угораздило, — пробурчал он недовольно, оценив мой бледный вид.

— Угораздило.

— Не пробовала о себе лучше заботиться?! Ты же мать.

— Да пошёл ты, — без особой злобы пробормотала я, протягивая ему рецепт с назначениями. Сил на эмоции не было.

Рыжий друг Ключевского сгонял до аптеки, заодно по пути прикупив для нас два огромных пакета продуктов.

— Хочешь, я останусь?

Я с сомнением посмотрела на Макарова и отрицательно мотнула головой.

— Не стоит. Сейчас примем лекарства, и всё будет хорошо.

— Уверена?

— Да. Только… Игорю ничего не говори.

Слава нахмурился.

— Я не собираюсь обманывать друга.

— А я и не прошу никого обманывать. Просто не говори ему пока. Он всё равно нам ничем помочь не сможет, только измотается весь. А ему сейчас косячить нельзя, сам же знаешь, что Богомолов не в восторге.

С рождением сына Большой Босс несколько пересмотрел приоритеты и уже не впахивал на износ, стараясь как можно больше времени уделять нам, к неудовольствию вышестоящего руководства.

— Хорошо, — с неохотой согласился он. — Но при условии, что если что, ты сразу звонишь мне.

— Ладно.

И мы вновь остались вдвоём.

Я выпила выписанный антибиотик, горло при этом сжалось от острой боли, глотать было крайне трудно. Впрыснула из мерного шприца Сеньке жаропонижающее, закапала ему в нос и горло. И села в кресло с сыном на руках, ожидая, когда станет лучше. Время тянулось как резиновое. Арсений притих, но не спал, вяло шевеля ручками и ножками, меня опять потянуло в сон. — Мы ведь справимся? — спросила я неведомо у кого и поцеловала сына шершавыми губами в лобик, он был влажный и горячий. Сердце глухо забилось в груди, проталкивая по венам тревогу. Но я запретила себе паниковать.

— Мы с тобой не первые, мы и не последние. Все дети болеют, и все мамы справляются. Вот и я справлюсь.

Следующие два дня прошли как в тумане. Арсений практически не спал и практически беспрестанно канючил, отказываясь хоть немного полежать в своей кроватке. Моя собственная температура скакала то вверх, то вниз, сбиваемая лекарствами, из-за чего я всё время чувствовала себя выжатой как лимон. Иногда нам с Сеней удавалось поспать, но даже сон не приносил никакого облегчения.

Пару раз звонил Игорь, но я не отвечала, отделываясь эсэмэсками с уверениями, что всё хорошо и я просто не могу разговаривать.

Часы слились в какой-то бесконечный поток, прерываемый лишь звонками будильника, напоминающими о том, что пора принимать лекарства.

Я всё ещё толком не могла глотать, поэтому приноровилась толочь свои таблетки в ложке и заливать их водой. Как раз намешала себе смесь, когда проснулся Арсений и зарыдал, да так пронзительно, что я тут же бросила всё и кинулась лечить его. Мерный шприц от его лекарств куда-то делся, решив не тратить время на его поиски, достала ещё ложку, положила её рядом со своей — с антибиотиком.

А потом уже пошёл привычный порядок действий: дать ему лекарство, закапать в нос, опрыскать горло, выпить антибиотик самой.

Вскоре мы оба уснули. Когда я проснулась, в квартире было тихо. Сенька мирно спал у меня под боком, я пощупала его лоб и с облегчением поняла, что тот был холодный.

Мне тоже стало заметно лучше, я даже нашла в себе силы принять душ. После чего немного прибралась в квартире и ощутила первое за эти дни чувство голода. На кухне царил беспорядок, и я принялась раскидывать вещи по местам, пока не наткнулась на две одинаковые ложки из-под лекарств, лежащие параллельно друг другу на кухонном столе. В моей голове вяло заворочались воспоминания: ночь, таблетки, шприц, плач Арсения… На душе шевельнулось что-то нехорошее.

Я поспешила в комнату, по пути убеждая себя в том, что ничего страшного не случилось, так… всего лишь мнительность, осторожность.

Ребёнок продолжал лежать на кровати, обложенный подушками, и мирно спал. Я даже выдохнула. Можно подумать, дай я ему не тот препарат, то сын растворился бы в воздухе. Убедив себя в том, что всё хорошо, я ушла на кухню. А там опять эти грёбаные ложки. Пришлось вернуться в спальню.

— Ты меня, конечно, прости, — склонилась я над сыном, — но лучше я тебя разбужу. Ты немного поорёшь, поругаешься, а потом… всё будет хорошо.

Я подхватила его на руки, ожидая услышать его недовольный крик. Но ребёнок не проснулся. Он даже не пошевелился. Я попыталась немного встряхнуть его, но и это не дало никакого эффекта, лишь ручки-ножки безвольно повисли в воздухе.

Ужас ледяной глыбой сковал меня, мне понадобилась почти минута, чтобы сообразить, что нужно делать. Скорую я вызывала уже на грани истерики. То время, что бригада была в пути, я провела в попытках разбудить сына, но он упорно отказывался реагировать хоть на что-либо. Больше всего на свете боялась проверить его дыхание, хотя под ладонью ощущались слабые удары сердца. Но потом всё же отважилась наклониться к его личику. Сеня дышал. Дышал.

Скорая приехала быстро. Всю дорогу до больницы я провела в судорожных молитвах. Лишь бы всё обошлось.

Его поместили в реанимацию, а мне велели сидеть в коридоре и ждать. И я ждала, впадая то в оцепенение, то в тихую истерику, разрывающую моё сердце на части. А потом в коридоре возник Игорь. Я даже не удивилась. Он пролетел мимо меня и исчез за одной из дверей, чтобы появиться оттуда минут через десять. Разгневанный и взъерошенный.