Последующая ночь была просто ужасной. В памяти моей сохранились лишь отдельные фрагменты происшедшего. Ночь наступила уже в пять. В России только так: летом почти не бывает ночи, а зимой — дня.

Мы только что выдержали две-три крупные атаки. Отчаянные крики слева подсказывали нам, что там гибло множество солдат. Опустошив пять магазинов, я пытался согреться, схватив рукой теплое дуло пулемета. Шестая лента была последней. Теперь надо ждать поставки новых боеприпасов. Темноту без конца прорезали вспышки тысяч русских снарядов. Траншеи были не слишком глубоки, а до некоторых позиций вообще не доходили. Туда приходилось добираться по-пластунски, проползая несколько сот метров по снегу, смешанному с комьями промерзшей земли.

Время от времени к нам добирались солдаты, перепрыгивавшие из одной воронки в другую. Они подносили снаряды для 50-миллиметровой зенитной установки, но однажды их всех накрыло снарядом. Криков мы так и не услышали. Через несколько минут фельдфебель отправил меня на место взрыва принести хотя бы пару пулеметных лент. Не успел я добраться до места, как раздались крики «Ура!» русских. А затем на нас посыпались гранаты и зенитные снаряды. Я ничком бросился на землю. Рядом со мной лежали тела убитых несколько минут назад товарищей. А боезапаса, за которым меня послали, нигде не было видно.

Раздался грохот танка. Вокруг меня темноту прорезали яркие вспышки и розово-желтые взрывы. Я, как было сказано в инструкции, пошире открыл рот, чтобы не перехватило дыхание и не лопнули барабанные перепонки. Земля тряслась так, что я перестал соображать, где верх, где низ. Мне показалось, что среди общего шума до меня донесся грохот пулемета, из которого мы стреляли с Винером. Мне пришло в голову, что я схожу с ума. Выхода не было. Оставалось прижаться к земле, опустив голову, и ждать приближения смерти.

Слева лежало перевернутое зенитное орудие, но без боезапаса и расчета. Вновь послышалось устрашающее урчание танка. Темноту прорезал свет прожектора. Танк прорвался через нашу линию обороны и проходил в двадцати метрах от того места, где лежал я. Внезапно он загорелся. Я чуть не испекся в горячем воздухе. В полубессознательном состоянии услышал топот ног и ругательства, звучавшие явно не по-немецки и не по-французски.

Позади протопало три или четыре пары сапог. Все произошло так быстро, что я даже и не понял, видел ли я это, или мне показалось. Пулемет не умолкал, а затем раздались крики. В танке рвались снаряды, разбрасывая вокруг меня стальные осколки.

Затем наступило затишье, продолжавшееся минут сорок пять. Еле держась на ногах, я приподнялся и сделал несколько шагов по направлению к позиции, с которой ушел двадцать минут назад. Но от нее ничего не осталось: только дым и неподвижные тела. Я повернулся и пошел в тыл. Споткнулся о труп, понял, что потерял свою винтовку, схватил другую у убитого солдата и бросился бежать.

Я услыхал несколько выстрелов и поскорее забрался в окоп, где уже сидели три солдата примерно в таком же состоянии, что и я. Застывшими глазами они смотрели в темноту. Забившись на самое дно окопа, я попытался привести мысли в порядок. Перед глазами все еще стояли тысячи острых, как стрелы, вспышек.

Я не знал, что делать дальше, и лишь прислушивался к крикам солдат, находившихся в окопе. На юге горела земля, а небо раскалывалось от грохота.

Русские прорвали фронт на Днепре. Несколько тысяч германских и румынских солдат ждала страшная смерть. Около двадцати полков не смогли вовремя отойти и сложили оружие. Их ждала единственная награда — плен.

Но для остальных война продолжалась. Я решил убраться из окопа, в который забрался. Согнувшись, со всех ног побежал на другие позиции, где солдаты перевязывали своего товарища. Кто-то поприветствовал меня:

— Сайер! А ты откуда взялся?

В голове звучал грохот.

— Не знаю… Ничего не знаю… — бормотал я. — Там все погибли… Я убежал…

За нами раздался звук мотора. Тягач тянул на позицию тяжелое противотанковое орудие. Усталость действовала на нас как наркотик. Мы тупо смотрели, как вражеское кольцо стягивается вокруг нас. Затем, с отчаянными криками, моля Бога сотворить чудо, бросились на дно окопа и вжались в землю. Взрывы, раздававшиеся с каждым разом все ближе, достигли необычайной силы. На нас посыпался снег и замерзшая земля. В конце концов рвануло в нашем окопе. Мы даже не поняли, что произошло. Нас отбросило к противоположной стене. Посыпалась земля.

В эту минуту, ощутив приближение смерти, я испытал дикий ужас и понял, что схожу с ума. Меня придавило землей.

Я до сих пор без дрожи не могу вспоминать о происшедшем.

Трудно описать нормальным языком чувства, которые возникают, когда тебя хоронят заживо. Грязь засыпала мне лицо, попала в горло. Меня словно окатило чем-то: чем больше я сопротивлялся, тем крепче меня сдерживали. Что-то давило на плечо. Резким движением я высвободил голову, избавившись от грязи и от каски, ремешок которой врезался мне в горло.

В голове пронеслись отчаянные мысли. Ни в каком страшном сне нельзя такого себе представить. Именно в эту минуту я осознал до конца значение криков, которые столько раз приходилось слышать на поле боя. Я понял смысл маршевых песен, в которых прославлялся солдат, который умирает смертью героя. На него вдруг накатывают мрачные мысли.

Я снова осознал, как тяжело видеть смерть товарища. Почти так же тяжело, как умереть самому.

Ночью русские предприняли девять неудачных попыток прорваться через наши линии. Попытайся они еще один-два раза, и их наступление увенчалось бы успехом. В течение двадцати минут я, с трудом выбравшись из завала, наблюдал, как огневой шквал уничтожает наш тыл, остатки деревни и семьсот человек в одном только нашем полку, численность которого к началу сражения составляла две тысячи восемьсот человек. Рядом в луже крови лежало двое солдат. Умирающий был погребен под целым метром земли. Ему оставалось надеяться лишь на чудо. Еще один раненый солдат стонал от боли. Его занесло землей почти так же, как и меня. Я как можно быстрее высвободил его и помог отойти в тыл. По пути я заметил винтовку и опять подобрал ее.

Остаток ночи пришлось решать множество проблем. Все шансы были против нас, а ставка была одна — жизнь.

На рассвете, при первых лучах зимнего дня, фронт успокоился. Собрались остатки нашего полка. Над заснеженной равниной, усеянной воронками от снарядов и трупами, вился стальной дымок. Те из раненых, кто еще не замерз до смерти, стонали. Их стоны напоминали вой ветра, гуляющего по крыше избы, которая стоит в затерянной деревушке посреди степи. В помощь санитарам были организованы отряды.

Как обычно, русские предоставили нам возможность заниматься спасением раненых. Неприятельских солдат большей частью оставляли на месте. В связи с отступлением в нашей армии царил беспорядок. Возможности заботиться о тысячах раненых, число которых постоянно увеличивалось, почти не оставалось. А уж русским-то и подавно нечего было надеяться на нас.