Она протянула руки к маленькому мальчику, лежащему на кровати:

— Так вот ты какой большой?

В ответ все во мне затрепетало, я услышал легкие переборы гармошки и почувствовал, что я и есть этот маленький мальчик.

— Какая ты красивая, — сказал я и что было силы ухватился за ее халат.

Люди вокруг нее заулыбались — я испытал ни с чем не сравнимое чувство своей безопасности.

— Слышишь, мама пришла, а с нею врач, давай-ка отзовись, — сказала она и осенила мне лоб каким-то воздушным прикосновением.

Я во все глаза смотрел на нее, но маленького мальчика не было: ни на руках, ни на кровати, да и самой кровати не было. Она держала в руках красную розу, ту самую, что я хотел сорвать в палисадничке возле беленького домика.

— Отзовись, — повторила она и поманила из своего окружения витязя. Он был одет в какую-то чешуйчатую одежду, поверх которой с левого плеча ниспадал на руку маскхалат защитного цвета. Если бы не копье в руке — ни за что не признал бы в нем витязя (дядька-партизан времен Великой Отечественной).

В общем, витязь мне не понравился: темные усы, русая борода, копна волос с пробором посередине, но самое неприятное, что сразу почувствовал, он имеет прямое отношение ко мне (у него в волосах я заметил красные лепестки розы).

Красивая женщина повернулась к нему, и в ту же секунду я услышал в дверях в комнату звяканье инструментов и мужской голос, утверждающий, что сейчас кризисная ситуация: или — или…

Мама, тихо причитая, подошла ко мне и, переодевая в сухую одежду, вдруг увидела в складках одеяла цветок красной розы.

— Как он сюда попал?! — удивилась мама и прислушалась. — И еще — звуки гармошки!..

Она оглянулась на кадки с розами, словно от них ждала разъяснения. Но наши комнатные розы никогда не цвели зимой.

Я сказал маме, что этот цветок спарашютировал с потолка, что его подарила красивая-красивая тетя, а бородатый дядька, которого тетя называла моим ангелом-хранителем и витязем, — сердитый-сердитый, похожий на летчика-головастика… Это он уронил цветок.

Я протянул руку, и мама отдала цветок. Я посмотрел на потолок, между матицами, и увидел, что красивая-красивая тетя и все-все люди, что были рядом с нею, сместились к стене над зеркалом, а в самом зеркале, точно портрет в огромной бронзовой раме, стоял мой ангел-хранитель. Он был похож на очень строгого русского князя, руки которого отдыхали на рукояти меча, все еще вынутого из ножен, но уже опущенного острием долу.

Я закрыл глаза и услышал сквозь всхлипы мамино причитание — она подумала, что я опять брежу. Я не бредил… Но чтобы не пугать ее, уткнулся в цветок и тут же уснул, то есть как бы растаял в благоухании сада. Сколько спал — не знаю. Когда очнулся, все так же лежал, уткнувшись в цветок, от которого все так же веяло майским садом.

Я привстал. В окнах пылала такая необыкновенная заря, что подумалось: окна раскрыты настежь, и я в беленьком домике, и это из волшебного сада веет ароматом роз. И действительно, я вдруг увидел аккуратный беленький домик, дорожки, покрытые розовым гравием, низкий штакетник с ниспадающими на него кустами цветущих роз и приближающиеся легкие переборы гармошки.

Тысячелетие и миг.

Песчинка и планета.

Во всем проявлен Божий лик.

Во всем дыханье света.

Я оглянулся. Я предполагал, что увижу отца, но я увидел маму — она осторожно трясла меня за плечо:

— Митенька, сыночек, сейчас будем пирожки печь!..

Более трех недель на восходе солнца, как бы по зову пастушьего рожка, собирались у нас на крыльце мужики (колхозная плотницкая бригада) и так же по рожку, на закате, расходились. Я решил поправить изгородь и перекрыть крышу и был у них и экспедитором, и прорабом, в общем, заказчиком. Они с удовольствием выезжали со мной в город на рынок стройматериалов, приценивались к кругляку, доскам, шиферу и гвоздям, а потом, на кровле, обсуждали увиденное. Им очень нравилось, что на все их советы я отвечал кошельком, то есть доставал деньги и сейчас же расплачивался за материалы.

Однажды Силантий Плотников, бригадир, замешкался с мужиками возле строганых брусков и досок. К ним подскочил то ли охранник, то ли смотритель кавказской национальности.

— Давайте, давайте, мужики!.. Туда вон, туда, — указал он на доски, бывшие в употреблении и, словно дрова, лежавшие неприбранной кучей. — Там, по вашим деньгам, будете искать, там, — сказал, точно огрел чем-то таким тяжелым, что мужики, пригнувшись, сразу и потекли к указанной куче.

Силантий тоже дернулся, но не пошел, задержался у штабелей — помыкают русским мужиком уже все кому не лень. Тут и я встрял, попросил Силантия подобрать брусков не менее чем на два куба.

Как горный орел взмыл Силантий.

— Ну-к сюда, мужики, — строго окликнул и, видя, что те в нерешительности мнутся, подстегнул: — Идить, идить, у нас есть кому командовать, а некоторые (в упор посмотрел на кавказца) пусть у себя дома, над своими женами командуют, их у них много.

Охранник презрительно ухмыльнулся, но не ушел, стал наблюдать, что дальше будет.

Теперь уже в упор на меня посмотрел Силантий:

— Дак два куба, Юрич?!

Он впервые назвал меня по отчеству (когда-то вместе с отцом они парубковали).

— Пожалуй, что двух маловато — два с половиной, — сказал я, и между нами словно электрическая искра проскочила, и сразу напряжение уравнялось, стало общим.

Мужики тоже враз взбодрились, повеселели, замеряя бруски, нужные откладывали в сторону с таким рвением, что, того и гляди, могли зацепить охранника. Он сплюнул под ноги и удалился. Тут уж и вовсе мужики разошлись, стали подшучивать над бригадиром.

— Юрич, однако, поженим Силантия на твоей матке — бобыль?! Пропьем их, а?.. Тогда не придется тебе ехать за тыщи верст крышу латать, отчим побеспокоится… Да уж, знать, так! — весело шутили мужики, а Силантий отмалчивался. (Исподтишка взглядывал и молчал.) Подал голос, когда проскользнуло вот это вот «отчим побеспокоится».

— Ну хватит брехать и зубы скалить, — вдруг рассердился Силантий и под предлогом, что еще надо отобрать листы шифера, ушел в другой конец магазина.

Все три недели мне приходилось крутиться как белке… Матушке тоже доставалось, с утра до вечера хлопотала на кухне. Обед и ужин на нас, пятерых мужиков, ежедневно готовила. А тут еще председатель колхоза с членами правления наведывался, знакомые заглядывали, и всех надо было ублажить: и чайком, и лишней минуткой. Хорошо, что соседка, Клеопатра Евлампиевна, на помощь пришла, а то бы точно не управилась с таким наплывом, как говаривал председатель, неучтенных ртов.

Впрочем, несмотря на колготу с утра до вечера, матушка как будто даже помолодела. Веселый перестук топоров и молотков во дворе, говор, смех — все это завораживало, притягивало, делало ее жизнь насыщенной и необходимой. Она как будто купалась в этой необходимости. Особенно когда поднималась наверх, на потолочное перекрытие, и прямо на кровле обходила всех, угощая квасом.