— До свидания, папа, — прошептал Кирюша.

— До свидания, папа, — всхлипнула Даша.

Они снова заплакали. Анна увела их от гроба. Нельзя заставлять детей проходить через подобные испытания. Или можно? Ведь это один раз в жизни, ведь это их отец.

В тишине громадного зала, заполненного людьми, было слышно каждое слово Анны. Сусликов стоял позади всех в самом углу. Он вышел на улицу и побрел к кладбищенским воротам. Он навсегда потерял Анну. Он никогда ее не знал. Он вел себя как последняя сволочь, обвинил ее в убийстве. Сегодня он напьется. До потери сознания.

Прощание затянулось, потому что было очень много людей, потом долго ехали в машине, стояли в пробках. За длинным поминальным столом говорили речи, друзья рассказывали о Юре, выпивали не чокаясь. И рефреном звучало: вечная память, земля ему пухом. Анна совсем обессилела, не слушала, не ела, машинально поднимала рюмку, подносила к губам и ставила на место. Потом она пожалеет, что не запомнила того, что говорилось, что этого не слышит Дарья (детей отправили к Вере), что они не расскажут Кирюше. Последний праздник в Юрину честь. Больше такого не будет никогда.

На ночь она выпила три таблетки, а в обед следующего дня Галина Ивановна с трудом разбудила ее. Вася уезжал, хотел попрощаться.

Анна пила горячий кофе, слушала и думала о том, что у Васи отвратительные зубы. Почему он их не вылечит? Как можно так запускать себя? Провинциальное бескультурье. Она кивала Васиным словам: Володя остается, его вещи он передаст с поездом, Танины вещи тоже, она дала список. Вася запнулся и все-таки заговорил о самом болезненном. Он-де не осуждает Татьяну, он всегда знал, что она человек другого масштаба, но все-таки двадцать лет прожили — и слава Богу. “Рохля, — обозвала Анна мысленно, — манная каша. А раньше мне казался чуть не святым”.

— Знаешь, — сказал Василий, — они мне, ну, представитель этого нового Таниного мужа, они мне деньги предложили. Тысячу долларов.

— И взял бы, — обронила Анна.

— Да что ты? — поразился Вася. — Как можно? Я ведь ее не продаю! Я хочу, чтобы ей лучше было, чтоб счастлива была.

Прежде Анна восхитилась бы его благородством, а сейчас он ей казался растяпой. Его наивная книжная правильность навевала скуку. Все навевало скуку. Рано пить таблетку, но очень хочется. Анна злилась на стрелки часов, которые ползли слишком медленно.

— Вы обо мне не волнуйтесь, — говорил Вася.

Никто и не волновался. Зная сестер, Вася бы никогда в это не поверил. Они бросались на помощь по первому сигналу тревоги. Таня в разговоре с ним сказала: “Ты для меня никогда не будешь чужим человеком”. И сейчас он хотел избавить их от лишних забот, а получилось нелепо.

— Я не пропаду, — твердил он. — У нас на станции восемьдесят процентов женщин одиноких.

— Ты что же, — усмехнулась Анна, — уже жениться собрался?

— Нет, это я к слову, чтобы вы не беспокоились.

“Знал бы ты, о чем я сейчас беспокоюсь, — подумала Анна, — не морочил бы мне голову”.

— Вася? — спросила она устало. — Я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Нет, нет, — обрадовался Василий, — я же и говорю: ничего мне не нужно, все будет нормально.

— Вот и славно, — поднялась Анна. — Ну, пока! — Она поцеловала его в щеку. — Извини, я не очень хорошо себя чувствую. Пойду прилягу.

Потянулись дни, похожие один на другой, от таблетки до таблетки. Звонила Вера, уговаривала приехать, Анна отказывалась, забегала Татьяна, пыталась вытащить ее на прогулку, Анна ссылалась на плохое самочувствие. С работы не беспокоили. Мысли о центре Анна задвинула в самый дальний ящик. Ближайшими и единственными “ящичками” были дети. Анна слушала их болтовню, смотрела с ними телевизор и мечтала о том, чтобы скорее наступила ночь с ее сладкими снами и видениями.

В один из дней пришел Сусликов, Анна не пустила его в квартиру, разговаривали через порог. Дима осунулся, постарел, но и она была не краше.

— Аня, я тебя прошу только об одном — прости меня, — умолял он.

Она уже давно всех простила. Ей не было дела до чужих ошибок, грехов и преступлений.

— Я не держу на тебя зла. — Она покачала головой. — Живи спокойно.

— Аня! Мы можем с тобой еще увидеться? Просто посидеть, поговорить?

Она даже не сразу поняла, о чем он ее просил.

— Зачем? — удивилась Анна. — Иди, Дима, прощай. И… — она поймала какую-то старую мысль, — и никому не позволяй называть тебя Сусликом. Это смешно и унизительно на самом деле. Все, прощай.

Она закрыла перед ним дверь и через минуту забыла о его существовании.

Анна пыталась читать книжки, которые остались от Луизы Ивановны. Большую их часть забрала Татьяна, любительница женских романов. Но и тех, что остались, было немало. Их содержание скользило по Анниному сознанию, как вода по стеклу. В наркотические грезы врывались сценки из жизни великосветского общества — кринолины, длинные платья, замки, кавалеры при шпагах. Водитель Саша привозил ей кассеты с голливудскими видеофильмами: он, оказывается, был большим их поклонником и дома собрал солидную видеотеку. Анна целыми днями смотрела боевики, мелодрамы и комедии. Это тоже был мир грез и сказок, который не требовал участия ее воли, но развлекал и тешил.

Дети чувствовали перемены в маме, но объяснить их не могли. Она теперь все время была дома, но ее словно и не было. Она улыбалась, но словно не им, а чему-то своему. Говорила медленно, если о чем-то спрашивали, просила повторить вопрос. Не ругала за плохие отметки, но и не очень хвалила за хорошие. Она то суетливо-навязчиво ласкала и целовала, то вовсе не замечала их присутствия. Галина Ивановна относилась к маме как к больной. Но мама целыми днями читала книжки и смотрела телевизор — разве так болеют?

Дети перестали прибегать к ней по ночам. Мама спала как убитая, даже не пододвигалась, чтобы освободить им место, не обнимала их, не утешала.

Когда становилось страшно или холодно, Кирилл забирался в постель к сестре. Она грела его своим худеньким телом.

— Как ты думаешь, — спрашивал Кирилл, — мама теперь всегда такая будет?

— Не знаю, — честно отвечала Даша.

— И на работу ходить не будет?

— Говорит, что в отпуске.

— Лучше бы папа не умирал. А правда, что его тетя Ира отравила? Галина Ивановна ее сволочью называет.

— Не выдумывай! — Дарья считала брата еще маленьким для этой страшной тайны.

— Даш, расскажи мне сказку. Про ниндзя и Красную Шапочку.

— Я тебе уже двадцать раз рассказывала. — Дарья сочиняла ему сказки, ей нравилось выдумывать новые, но Кирка требовал повторов, а она не запоминала своего устного творчества.

— Ну и что. Все равно расскажи.