— Хильдегарда, веди себя прилично!

Я не послушалась ее, просто не могла. Тут раздался скрипучий голос тети Кати:

— Она очень дурно воспитана, эта девочка, сестра моя столько ей позволяет!

Затем послышался голос госпожи де Жестреза:

— Может быть, она хочет спать?

Выдала меня Зузу Вардино:

— Она выпила вина.

— Ты пила вино, Хильдегарда? — почти закричала Гранэ.

— Наказать ее надо! — уже по-настоящему закричала тетя Кати.

Я встала. Я не чувствовала ни ног, ни головы. Между ними колыхалось тело, как клок ваты, как пена, я побежала к террасе, к счастью, не упала, мне повезло. На ослепительно голубом заливе плясали флаги кораблей, и весь залив плясал, но, как ни странно, волн не было. Я прилегла на парапет, снова закрыла глаза. А когда открыла их, передо мной стоял дядя Бой и улыбался:

— Ну что, все хорошо, Креветка?

— Все прекрасно.

— Вкусно было?

— Изумительно.

— Ты — женщина моей жизни.

— Я знаю.

— Хочешь, убежим отсюда?

Я быстро встала. Голова была на месте, ноги тоже.

— Прямо сейчас?

— Если хочешь.

Залив больше не плясал, корабли нормально скользили, только вымпелы на них колыхались, вот и все. Близко от нас стоял «Белый Корабль».

— Яхта вон там, а что если…

— Хочешь покататься? Вдвоем? — спросил дядя Бой.

— Скорее! — ответила я.

Так вот все и получилось. Он меня похитил. Как принц Орландо Йованку. Он забыл фуражку, она осталась в садовом кресле, и не подвернул низ брюк, чтобы войти в воду. Я была у него на руках. Как вкусно от него пахло! Он перенес меня на яхту и отвязал веревку, с помощью которой она держалась на мертвом якоре, какое мрачное словосочетание — мертвый якорь. Хорошо хоть он остался там, у берега. Мотор заработал сразу. В путь, Креветка! Дядя Бой взялся за руль, и мы оглянулись, чтобы посмотреть, что происходит в «Гортензиях». Ничего. Ни единого силуэта. Тетя Кати продолжала свою тираду о том, как плохо мама меня воспитывает, или, может быть, уже перешла на папу. А госпожа де Жестреза опять вспомнила про принца Уэльского, который перестал быть королем Англии. И никаких редкостных фруктов, никаких цедратов. Подавали, оказывается, обычный десерт, крем Шантийи, на блюдечках. Как все это было теперь далеко! Дядя Бой догадался надеть под брюки плавки. А я не подумала о том, что нужно взять купальный костюм.

— У тебя не хватает воображения, Креветка.

— Что, я могу остаться в трусиках?

— Ну конечно, они очень красивые, твои трусики.

— А потом, когда искупаемся?

— Ты будешь купаться в трусиках.

— А потом, когда опять оденемся?

— Не думай про то, что будет потом. Никакого «потом» не существует.

— Что ж, я согласна!

Он повесил сушить брюки на трос, между трехцветным флагом и бело-голубым розовым вымпелом Жестреза. Тут мы оба рассмеялись, впервые за… За какое же время? Внутри яхта оказалась похожей на мамин секретер: красное дерево, надраенная медь. Что сказал метрдотель, когда заметил исчезновение яхты, принеся на террасу кофе? Что сказал моряк, которого я так и не видела? Что сказали великаны Жестреза? А Долли? А Гранэ? Если спросить об этом дядю Боя, он скажет, что они не существуют; поэтому я не стала у него спрашивать. Он сказал мне: полезай на крышу, там лучше всего. Я ответила: знаю. На крыше мне нравится больше, чем на носу, я легла на живот, как и собиралась это сделать еще до обеда. Пена от форштевня расходилась шире, чем я думала. Соленый дождь брызг сыпался на лицо, на руки, благодарю Тебя, Господи! Мы прошли вдоль берега, но на большом расстоянии от него, вокруг нас никаких других судов не было: рыбацкие траулеры, скорее всего, вернулись в порт, а хозяева яхт отправились обедать, как семейство Жестреза. Мимо нас проплывали дома, проплыл какой-то странный дворец.

— Что это, дядя Бой?

— Алжирская вилла.

— А, хорошо!

Хотя я бы предпочла, чтобы это был дворец Аладдина. Я этого ему не сказала, но вопросы перестала задавать. Я могла дать нашему путешествию какие угодно названия. Мы видели не дюны Пиля, а устье Котора, а вон тот остров, где не ступала нога человека, это не мель Пино, а необитаемый остров в Тихом океане. И птицы, оставившие странные отпечатки на мокром песке, — это не чайки и кулики, а конечно же райские птицы. Он бросил якорь.

— Первая нырнешь, Креветка?

— Если хотите.

Я нырнула раз, нырнула два. И плавала, пока не устала. Он отплыл далеко, потом вернулся. Я не сводила с него глаз. Смотрела на его руки, которые работали, как мельничные колеса, на разрезавшую воду черную голову, на равномерно бившие по поверхности ноги. А теперь — на крышу. Мы лежим рядом, рука в руке.

— Дядя Бой.

— Что?

— Уже поздно. Небо меняет цвет.

— Тебе мерещится, Креветка.

— Вы думаете?

— Ты уже не чувствуешь себя счастливой со мной?

— О!

А вот и они. Их яхта красная, они устремляются к нам, мчатся на всех парах, все в них кипит, они неистовствуют. Вот я различаю зловещий серый костюм зловещего дяди Жаки и дымчатое платье тети Кати. Она терпеть не может всяких лодок, катеров и кораблей, а тут примчалась, чтобы первой обозвать меня чудовищем в надежде, что я заплачу. Не вижу розовых платьиц моих сестричек, наверное, они благоразумно сидят рядом с дядей Франком, который держит штурвал. Гранэ осталась с господином и госпожой де Жестреза на террасе под зонтом и придумывает оправдания для своего сына. «Понимаете, Маргарет, в нем есть что-то ребяческое, но сердце у него, ах, какое сердце!» Или же: «Нет, подумать только, какой все-таки выдумщик! Долли с ним не соскучится». Гиганты Жестреза хоть и принужденно, но все-таки смеются. «Он невероятно забавный». Или: «What a funny boy!» Я вижу Зузу Вардино, она у них сейчас за впередсмотрящего, вижу ее поднятую руку с указательным пальцем, направленным в нашу сторону. Ах ты, шпионка, гнусная шпионка! Рядом с ней Долли, воительница хочет получить свою добычу, прическа ее напоминает сейчас шлем норманнов во время битвы при Хастингсе. А ведь совсем недавно она вдруг показалась мне патетичной. Сейчас вид у нее смешной, если не сказать нелепый. Дядя Бой видит ее, видит их всех, он не шевелится, ждет лежа, когда варвары набросятся на наш корабль, он не отпускает моей руки, даже сжимает ее крепче, как бы прощаясь. Прощайте, мой свободный Бой, однако как же вдруг она постарела, ваша Креветка!

Ну вот, я сижу в машине «бэби-спорт» и лечу не знаю куда. Мсье Бой совсем забыл об осторожности, и сколько я ни говорю ему: не надо так гнать, мсье, он меня не слушает. И хоть бы руль-то держал как следует, так нет же: одной рукой держит руль, а другой гладит мне щеку, коленку, руку. Я не сопротивляюсь: какой смысл? Противные фары встречных машин, они меня пугают, а ему хоть бы что. Лишь бы не поехал к границе: у меня нет никакого желания слушать выстрелы и играть в поиски испанского беглеца, то ли раненого, то ли убитого. 15 августа в Саре было таким прекрасным. А как, интересно, у него в Аркашоне все прошло? Я его уже спрашивала, он не ответил, у него нет настроения разговаривать, лишь бы только не стал капризничать, а то ведь совесть у меня нечиста. Который час? Наверняка за полночь, мы уже долго едем. Где мы? Мне не удалось разглядеть название на дорожном указателе. Спокойно, Сюзон, все уладится. День-то разве не жаркий был сегодня? Думаешь, в комнатке твоей под крышей сейчас прохладно? Так что глоток свежего воздуха тебе никак не повредит. Нет, все равно, лучше бы сейчас лежать спокойно в постели и вспоминать, как прошел выходной, перед тем как описать его в письме к своим родным в деревню. Да и в машине можно начать вспоминать, не так страшно будет. Мария Сантюк. Ее платье. Разве не было оно красивым, ее черное платье в блестках с белой пикейной манишкой и брошью у самой шеи?