— Лёнчик! — раздался в трубке ее голос, и был он полон некоего особого значения. — Лёнчик, я сегодня подумала, что ты не считаешь меня близкой, раз не захотел разделить со мной свои чувства. Ведь тебе было плохо, да? Тебе плохо, а ты не захотел разделить их со мной. И знаешь, мне стало ужасно обидно, что ты не считаешь меня близкой.

Лёнчик потерялся. Она его обвиняла, но как-то странно, и он не мог догадаться, в чем она его обвиняет.

— Вета, Вета, — заприговаривал он, — ну разнесли и разнесли…

— Нет, подожди, — прервала она его. — Подожди! — и голос ее теперь был полон не только некоего непонятного значения, но и торжественности. — Я вот что тебе хочу сказать: если ты сделаешь мне предложение руки и сердца, я, наверное, приму его.

Лёнчик молчал, ошеломленный. Он не был готов к такому.

— Что ты молчишь? — произнесла в трубке Вета. — Ты не хочешь сделать мне предложения? Если не хочешь, я, конечно, его не приму.

Шмель в трубке завершил свой полет. Сияющие солнечные пространства свернулись, настало мгновение полной, словно бы темной тишины, и зазвучала другая музыка.

Решение следовало принимать немедленно. Сейчас, сию минуту — или, может быть, никогда. Как головой в омут.

— Ветка, выходи за меня замуж, — сказал Лёнчик.

— Это что же, ты мне делаешь предложение? — словно удивилась она. — Я должна подумать. Дай мне несколько дней на размышление.

— Это что у тебя за срань?! — говорит бывший вице-мэр одного из небольших городов Западной Сибири, не доходя до меня нескольких шагов — когда я, завидев человека, отвечающего описанию, сделанному Евдокией, выбираюсь из своего корыта и, обойдя его, открываю заднюю дверцу. — Я на этой срани должен ездить?

Не будь он отцом Евдокии, он тут же получил бы от меня по полной. Но он отец Евдокии, и я должен сковать свои чувства до полной недвижности.

— Вам нужен я или моя машина? — спрашиваю я бывшего вице-мэра.

На мгновение он затыкается. По свирепому выражению его лица я вижу, он готов дать мне как личному водителю суровую выволочку, но у людей этого склада мозги свою выгоду считают быстрее компьютера, обыгравшего в шахматы Каспарова, и вместо готовой излиться у него с языка страстной речи я получаю всего-то яростное сверкание глаз, и он молча направляется к распахнутой для него дверце.

— Садись, поехали, твою мать! — только и говорит он, оказавшись внутри, и, вырвав у меня из рук дверцу, сам захлопывает ее.

Боже мой, и моя радость вышла из чресел этого мурла? Поглядывая на его повелительно-грубое желвастое лицо в зеркале заднего вида, я думаю, что Евдокия ничуть не виновата передо мной: с таким папашей и в самом деле отключишь телефон лишь потому, что он объявился у тебя на пороге.

Дорога от «Речного вокзала», где на Фестивальной живет Евдокия, до Большой Ордынки, куда нужно бывшему вице-мэру, хотя уже совсем не час пик, напоминает гирлянду из множества пробок, ехать такой дорогой молча — испытание не легче, чем пытка «испанским сапогом», общее дело, как известно, сближает, пусть это и участие в пытке, и, излив гнев на московские власти, запустившие дорожную проблему, бывший вице-мэр снисходит до разговора с личным водителем.

— Чего на такой срани ездишь, нормальную машину не купишь? — спрашивает он.

— Мне и на этой нормально, — отвечаю я.

— Как на такой колымаге нормально может быть? Уважать себя надо! Не будешь себя уважать — не будут другие.

Возможно, он прав. Он знает, о чем говорит. Для этих людей, что любят власть и ради нее готовы проутюжить вокруг себя все, как катком, самоуважение — что-то типа дополнительного физического органа вроде второго сердца, без которого они умрут. При этом «самоуважение» и «самоутверждение» для них — слова-близнецы, никакой разницы между ними.

— Самоутверждение через машину — признак ущербности человеческой личности, — говорю я, не раскрывая бывшему вице-мэру хода своей мысли.

— Что-о?! — вопрошает он. Удивление окрашивает его голос словно яркой цветной краской. — Что ты такое о личности? Ты кто вообще по професии?

— Инженер, — бросаю я назад, вспомнив пресловутую горьковскую фразу про инженеров человеческих душ.

Мой ответ не удовлетворяет бывшего вице-мэра.

— Я тебя, кто ты по профессии, спрашиваю. Не об образовании.

О, он урод, властолюбец, хам, самодур — кто угодно, но не болван, нет.

— Ваш водитель, — говорю я. — Меня попросили — я вас вожу.

Бывший вице-мэр некоторое время молчит. Потом шумно отваливается на спинку сиденья:

— Ох ты! Не простой фрукт. — И тут же пригибается к моей шее вновь: — Откуда тебя Дуська знает?

Реагировать нужно немедленно, без задержек. На свой страх и риск. Почему-то мы с Евдокией не обсудили, как отвечать на этот вопрос, если вдруг он возникнет.

— Дочери наши дружат. — Ничего другого в голову мне не приходит.

— Тоже на журфаке учится? — помедлив, интересуется бывший вице-мэр.

— Нет, не на журфаке, — отвечаю я. Что на этот раз истинная правда.

По тому, что мой седок все не откидывается обратно на спинку, все дышит и дышит мне в затылок, я понимаю, что ему хочется продолжить свои расспросы. Но в конце концов он решает, что лучшим вариантом будет прекратить любопытствовать, и снова отваливается там сзади на спинку сиденья.

Когда мы останавливаемся у нужного офиса на Большой Ордынке, на гранитном крыльце которого, вызванный звонком бывшего вице-мэра, ждет его, набросив на плечи длинное кожаное пальто, некий господин холеного топ-менеджерского вида, я, напрочь забыв о просьбе Евдокии, остаюсь спокойно сидеть на своем месте, дожидаясь, когда ее папаша оставит машину, но он тоже сидит — молчит — и лишь со свирепой выжидательностью смотрит на меня в зеркало заднего вида. Я недоуменно оборачиваюсь к нему — и тут вспоминаю. «Твою мать!», — звучит во мне восклицанием. Я открываю дверцу, выбираюсь наружу, огибаю свое корыто сзади и открываю дверцу со стороны бывшего вице-мэра.

— Что, раньше людей не возил? — бросает мне бывший вице-мэр, ступив на асфальт. — Чтоб с задницы машину больше не обходил! Только с передка! — И, пока я перевариваю сказанное, добавляет: — Не отлучаться никуда! Жди меня здесь, сколько бы ни задержался!

Твою мать, снова звучит во мне, твою мать! Но внутренне, только внутренне. Крепись, Лёнчик, говорю я себе, держись!

Сидеть в машине, дожидаясь патрона, — о Боже, да как этими извозчиками еще не забиты все желтые дома! Помаявшись минут десять, я извлекаю из кармана мобильный и звоню Евдокии. В отличие от вчерашнего дня телефон ее отзывается мгновенно.

— Чтоб ты знала, ты подруга моей дочери, — говорю я.

— Что-о? — вопрошает она, естественно, ничего не поняв.