Прошло несколько дней — и многие евреи стали часто ездить из Шитима в Моав в гости к тамошним жителям, устраивавшим роскошные пиры в честь новых соседей. Сам царь Валак устроил пир в честь вождей еврейских племен, и некоторые из них, в том числе и Шлумиэль бен Цуришадай по прозвищу Зимри, откликнулись на это приглашение. На этом пиру Зимри заметил дочь Валака, красавицу Хазву (Козби), и девушка приглянулась ему. Заметив это, Валак подошел к Зимри и сказал, что с удовольствием даст свое согласие на брак дочери с еврейским вождем, так как это положит начало подлинному братанию между и без того родственными народами.

Пиры продолжались изо дня в день и заканчивались, как правило, дикими сексуальными оргиями, а также поклонением Ваал-Фегору (Бааль-Пеору) — одному из богов Моава. Говоря словами Талмуда, в Моаве евреи блудили «как черви», то есть попросту удовлетворяли обуявшую их животную похоть с любой моавитянкой, которая подворачивалась им под руку.

Что касается Ваал-Фегора, то он, согласно устной еврейской традиции, был богом, всячески поощрявшим плотские удовольствия, и одним из видов служения Фегору было публичное отправление перед его идолом естественных надобностей. Многие евреи не видели в том, что они отправляют малую и большую нужду неподалеку от идола, никакого идолопоклонства, хотя более гнусный обряд поистине трудно было и придумать.

В этом и заключался, утверждают все те же еврейские источники, план Валаама: он решил разложить израильтян морально, побудить их преступить заповеди своей религии — и таким образом лишить покровительства Бога.

И гнев Бога не замедлил последовать: в еврейском стане разразилась новая эпидемия: сильные взрослые мужчины вдруг начали умирать один за другим по совершенно непонятной причине.

Впрочем, наверное, на все это можно посмотреть и по-другому — не исключено, что никакого изначально злодейского, тонкого умысла в действиях моавитян и мадианитян не было. И рынок, который они раскинули близ Шитима, был самым обычным рынком, из тех, которые на Ближнем Востоке испокон веков раскидывали в начале осени — самом благодатном времени года в этом регионе. В сущности, каждый такой рынок напоминал огромный палаточный город, часть шатров которого составляли торговые лавки, а часть — публичные дома и харчевни. Были здесь и палатки всевозможных прорицателей и колдунов, гадавших на будущее, снимавших или насылавших порчу и т. д.

Буйный вихрь этой ярмарки увлек многих евреев. Они и в самом деле охотно пользовались услугами моавитянок и профессиональных проституток из Мадиама; вступали в деловые и личные контакты с моавитянами; охотно отзывались на приглашение прийти в гости и т. д. Не исключено, что в результате сексуальных контактов с моавитянками многие еврейские мужчины заражались каким-то неизвестным им до этого венерическим заболеванием. Не умея, в отличие от моавитян, вовремя заметить его симптомы, не зная методов лечения, заразившиеся мужчины умирали...

Словом, это была обычная встреча двух родственных и живущих по соседству народов, которых затем было немало в человеческой истории. Скажем больше: именно такие контакты между соседними древними племенами, возникновение между ними родственных, экономических, культурных и других связей в итоге и закладывали основу для возникновения большинства современных наций. Однако Моисей, безусловно, смотрел на все происходившее совершенно иначе.

Он прекрасно понимал, насколько шатки еще в сознании народа заложенные им представления о Боге как Творце и Владыке Вселенной, единственном, кто направляет человеческую историю, устанавливает абсолютные законы, по которым должно жить человеческое общество, и т. д. Контакт с моавитянами, знакомство евреев с их разнузданными культами могли привести к крушению дела всей его жизни, которая (и он, видимо, это чувствовал) подходила к концу. Именно осознав всю опасность исходящей от моавитян угрозы, Моисей впервые за многие годы повелел объявить общий сбор в стане.

Выступив на этом сборе с пламенной речью против тех, кто блудодействует с моавитянками и мадианитянками, а также поклоняется идолам Моава, обвинив их в предательстве Бога, Моисей объяснил — и, видимо, небезосновательно — начавшийся в стане мор именно этим грехом. В заключение своей речи пророк потребовал, чтобы каждое колено выявило в своей среде таких грешников и предало бы их смертной казни через повешение или побитие камнями.

Однако призыв Моисея к массовой расправе с развратниками и отступниками не встретил особой поддержки в народе. Особенно бурно свое недовольство призывами Моисея выражали люди колена Симеона, шатры которых располагались в Шитиме и которые особенно близко сошлись с иноплеменниками. Они заявили, что не видят в любви к женщинам другого народа никакого греха, а потому не только не казнят тех, кто спал с женщинами Моава и Мадиама, но и, если другие колена потребуют их выдачи для казни, будут защищать своих братьев с оружием в руках.

Чтобы продемонстрировать, что он и его люди не собираются подчиняться указу Моисея и не видят ничего плохого в контактах с моавитянами и мадианитянами, даже в родстве с ними, вождь колена Симеона Зимри привел в стан дочь Валака Хазву и объявил ее своей женой.

— Моисей утверждает, что нам запрещены браки с женщинами из других народов. Но разве он сам не женат на мадианитянке, разве его жена не является дочерью мадиамского жреца Иофора?! Моя невеста Хазва — дочь царя Валака, по рождению такого же мадианитянина, как и Иофор. Так в чем разница между моей невестой и женой Моисея?! Какое он вообще имеет право указывать, с кем нам спать?! — вопросил Зимри прежде, чем ввести Хазву в брачный шатер, и эти его слова были встречены громкими возгласами одобрения.

Моисею, говорят комментаторы, конечно, было что возразить на обвинение Зимри. Его Сепфора не была язычницей, кроме того, она выразила желание стать частью еврейского народа, да и вступил он с ней в брак еще до Синайского откровения, когда подобные браки не были запрещены евреям Богом. Однако он понимал, что в глазах толпы довод Зимри обладает убийственной правотой и народ вряд ли захочет слушать его оправдания. А потому он лишь низко склонил голову и молчал. И его молчание невольно повергло старейшин в панику, ибо они тоже понимали всю опасность происходящего, а в такие минуты нет ничего опаснее, чем растерянность и бездействие лидера.

И тут Финеес (в еврейском прочтении — Пинхас), внук Аарона, неожиданно, на глазах у толпы, схватил копье и даже не вошел, а ворвался внутрь брачного шатра Зимри. Увидев, что тот совокупляется с Хазвой, лежа на ней сверху, Финеес вонзил копье в анус Зимри с такой силой, что, пройдя через его тело, оно вонзилось в чрево Хазвы и вошло глубоко во внутренности мадианитянки. Зимри и Хазва еше корчились в последней агонии, когда Финеес выволок их нанизанными на копье из шатра на всеобщее обозрение.

Жестокость этого убийства потрясла евреев.

Колено Симеона было в ярости — по их мнению, Финеес, сын Елеазара-коэна, свершил самый настоящий самосуд, на который не имел никакого права. Единственным мотивом, которым руководствовался Финеес, убив Зимри и Хазву в момент любовного соития, считали они, было желание вступиться за честь Моисея, приходившегося ему родным дядей. В то, что ярость Финееса объяснялась исключительно религиозным рвением, жаждой наказать человека, посмевшего публично нарушить заповеди Всевышнего, люди колена Симеона не верили. Не верили, тем более что меньше всего на роль такого ревнителя подходил Финеес, родившийся от брака его отца Елеазара... с мадианитянкой. И хотя мать Финееса, как и ее соплеменница Сепфора, приняла еврейство, Финеес по этой причине был лишен права быть коэном — ведь согласно переданному Богом через Моисея закону, правом на принадлежность к священническому сословию обладал лишь сын коэна, рожденный только от еврейки по крови, которая к тому же, выходя за него замуж, всенепременно должна быть девственницей или, на худой конец, вдовой. Сын коэна от разведенной женщины или от женщины, принявшей еврейство, уже коэном не являлся и служить в Храме не мог.