Случившееся он назвал «досадным недоразумением», затем, глядя куда-то в сторону, на пол-оборота отвернувшись от меня, упрекнул.

— Что же вы, товарищ Мессинг? (Навязался ты нам на голову!) Такой известный человек! Знаток неизвестного! Мы ожидали, что вы поможете нам, а вместо этого вы пишете кляузы. (Нашел время!) Обстановка в Средней Азии сложная, далека от идеальной. В некоторых горных районах не прекращаются волнения, связанные с мобилизацией мужчин призывного возраста.

Он обратился ко мне «товарищ», поделился секретной информацией о бунтах и выступлениях декхан. Значит ли это, что Гобулов готов на мировую? Даже если так, ученый Вайскруфтом и Берией я знал цену такого рода предложениям.

Мессинг поддержал доверительный тон.

— Товарищ Гобулов, я не могу взять толк, какую помощь вы имеет в виду? Если вы имеете мое письмо в центральный аппарат, то посоветуйте, что я должен доложить в Москву по поводу срыва порученного мне задания.

Амаяк Захарович резко повернулся ко мне.

— Какое задание? Почему я не в курсе?

— Ну как же. Я приехал в Ташкент по линии Госконцерта для выступлений в госпиталях и воинских частях, в том числе и перед поляками, примкнувшими к Андерсу. Но никто и никогда не заставлял меня готовить отчеты, навроде тех, которые потребовал от меня Ермаков. Если вас интересуют подробности, свяжитесь с товарищем Берией. Он вам все объяснит.

— Не надо брать меня на пушку, товарищ Мессинг. (Чертов Ермаков, чтобы шайтан тебя проглотил!). Мы, кажется, делаем одно дело — бьем ненавистного фашистского гада! — поэтому нам надо работать сообща. Я всего лишь хотел проверить, насколько точно вы выполняете приказ наркома.

— В таком случае вам должно быть ясно, что со сломанной ногой мое задание теряет всякий смысл.

— Не беспокойтесь, мы вас быстро подлечим, — заверил меня Гобулов. — У нас здесь, в военном госпитале для старшего офицерского состава, прекрасные специалисты. Он поднялся из-за стола и, стараясь взять паузу, в точности как Лаврентий Павлович, направился к окну. По ходу решительно расправил большими пальцами гимнастерку под ремнем.

Начальник республиканского НКВД мало напоминал узбека или таджика. Скорее всего, кавказец, выдвиженец Берии. Но определенно действовал без санкции, на свой страх и риск — это я сумел угадать по разнобою в его отрывочных, нечитаемых мыслях. Возможно, в наркомате еще в сороковом году был какой-то разговор об «невероятном опознавателе», вот он и пожелал выслужиться. Во время последней командировке в Москву ему, по-видимому, дали по зубам, иначе он разговаривал бы со мной по-другому. Не к месту подклеился какой-то недавний фильм, в котором следователь-чекист сначала достает револьвер, затем прокручивает барабан, наставляет оружие на подследственного и только потом начинает требовать — колись, троцкистская гнида!

От окна Амаяк Захарович произнес.

— Что касается Гнилощукина, он будет наказан.

— Причем здесь Гнилощукин? Я имел в виду Ермакова?

Комиссар третьего ранга резко повернулся, развел руками и доверительно вздохнул, да так тяжко, чтобы я сразу догадался — призвать к порядку Ермакова не в его власти.

— В таком случае я хотел бы, чтобы меня оградили от всякого вмешательства ваших сотрудников в мою профессиональную деятельность. И очень прошу, чтобы цензор как можно быстрее подписал афишу.

— Это я вам обещаю.

Дни перемирия — так я назвал время, проведенное в госпитале — Мессинг провел на редкость беззаботно и весело. Правда, не без некоторого бодрящего, пружинистого напряжения. Видно, судьба подготовив мне тяжелый удар, дала время порадоваться, подготовиться к схватке, получить усиленное питание, что очень важно для скорейшего выздоровления. За эти несколько дней мне удалось на своем соседе по палате отточить свой дар до неслыханной виртуозности.

Звали его… Как же его звали? Гериген, Геробой, Герасим?.. Убей, не могу вспомнить, а вот фамилию вызубрил накрепко — Айвазян. Должность он имел неясную, но чин высокий — капитан госбезопасности, что соответствовало армейскому подполковнику.[82]

Более неотесанного, а также самоуверенного и самовлюбленного человека мне встречать не приходилось. Тщеславие приставленного ко мне соглядатая зашкаливало за всякие разумные пределы. Он, например, даже не скрывал, что сам Гобулов назначил его на этот пост.

— Амаяк во всем доверяет мне. Знаешь почему?

Я отрицательно покачал головой.

— Потому что мне можно доверять.

Многозначительно поджав губы, он кивком подтвердил сказанное.

Такая самооценка плохо увязывалась с отсутствием хотя бы какого-то образования, кроме скромных навыков, позволявших Айвазяну кое-как читать и считать до десяти. Впрочем, как я понял, Гобулов университетов тоже не кончал. При этом Айвазян очень любил играть в шахматы.

Ко мне, «мошеннику и серасенсу» он относился с откровенной барско-коммунистической снисходительностью. Меня не проведешь! Как ты, змеюка, не вертись, а я прижму тебе хвост сапогом! При этом, как ни странно, Айвазян относился ко мне не без некоторой снисходительной доброжелательности. Более того, я не мог не отметить неясную струйку уважения, которую он испытывал к Мессингу. Сначала я решил, что это связано с моими выступлениями, на которых он побывал в Тбилиси. Оказалось, дело вовсе не в выступлениях, а в том, что меня приглашали к Берии и вообще, я «имел разговор» с Лаврентием Павловичем. Лучшей аттестации не придумаешь. Только зачем ты, товарищ Мессинг, отказываешься сотрудничать? Какие-то капризы-мапризы! Вай-вай-вай, такой напряженный момент!.. Немец рвется к Сталинграду, а ты заюлил. Нехорошо. Не по нашему это. Зачем?

Я по глупости начал ссылался на непознанное в человеческой психике. Оно, мол, запрещает мне строчить отчеты на соседей по купе.

— Э-э, — скривился Айвазян. — Какие отчеты-мачеты! Так, по-дружески напиши, если, конечно, ты нас уважаешь.

— Кого это нас? — поинтересовался я.

— Как кого? — удивился Айвазян. — Меня, Амаяка. Партию!..

Тайны непознанного он относил к «мелкобуржуазным пережиткам» и нудно изводил меня домогательствами признать, что в моих опытах нет ничего, кроме шарлатанства и ловкости рук.

В скобках, под покровом слов, он посмеивался надо мной, называл «хитрожопой пронирой», поэтому ему необыкновенно льстило негласное задание следить за известным человеком. Ответственности никакой — не спускай глаз с этого типа постарайся оградить его от общения с другими пациентами, а если не получится, замечай, с кем общается! — и вся работа.

Нарком очень преувеличивал профессиональные качества такого неотесанного человека каким был Айвазян. Видно, решающую роль сыграла обманчивая простота задания и родственные связи. Сосед как-то вскользь упомянул, что когда-то они вместе служили на Кавказе, затем Гобулов перетащил его в Узбекистан, дал чин капитана. Все остальное я выудил сам.