Писклявый голосок продолжал:

– Мисс Харпер не только красива, но и талантлива. Вчера она призналась мне, что любит петь! Я спросил, что она предпочитает: оперу, романс или же легкий жанр? И она сказала, что больше всего ее привлекает последнее! И сейчас мисс Харпер исполнит для нас песню в легком жанре!

И вот Майра уже стоит на сцене одна, застыв от смущения. Ей почудилось, что на лицах сидящих в первом ряду читаются критическое ожидание, скука и ироническое осуждение. Вот уж действительно ярчайший пример дурного тона – взять и поставить неподготовленного гостя в такую ситуацию!

В повисшей тишине она хотела было сказать пару слов о том, что мистер Уитни не совсем верно ее понял, но тут на помощь ей пришел гнев. Она вскинула голову, и сидевшие в первом ряду заметили, как она резко поджала губы.

Подойдя к краю сцены, она коротко спросила у дирижера оркестра:

– У вас есть ноты «Помани меня косточкой»?

– Так, посмотрим… Да, есть!

– Отлично. Поехали!

Она торопливо просмотрела слова песни, которую совершенно случайно, от скуки, разучила прошлым летом, будучи у кого-то в гостях. Возможно, это была не та песня, с которой она бы хотела впервые появиться на публике, но выбора не было. Она лучезарно улыбнулась, кивнула дирижеру и запела негромким чистым альтом.

По ходу песни ею все больше и больше овладевало шутливо-ироничное настроение – и еще желание показать, что и она хороша ничуть не меньше, чем предыдущие артисты. И она постаралась! Каждое сленговое слово текста она пропевала с ист-сайдским ворчанием; она станцевала рэгтайм, она показала шимми, она изобразила даже фокстрот, который выучила, принимая участие в каком-то любительском мюзикле. В порыве вдохновения она закончила номер, как Эл Джонсон: стоя на коленях и протянув руки к публике в синкопированной мольбе.

Затем она встала, поклонилась и ушла со сцены.

Мгновение висела тишина, словно в холодном склепе; затем несколько человек вяло и небрежно похлопали в ладоши, а через секунду и эти аплодисменты стихли.

«Боже мой! – подумала Майра. – Неужели я так плохо выступила? Или я их шокировала?»

Однако мистер Уитни выглядел вполне довольным. Он ждал ее у выхода со сцены; он сразу же с энтузиазмом стал жать ей руку.

– Просто чудесно! – захлебывался он. – Вы – великолепная актрисочка, вы займете чрезвычайно важное место в нашей домашней труппе! Не желаете ли выйти на бис?

– Нет! – резко ответила Майра и отвернулась.

В темном углу она подождала, пока не разойдется публика. Сейчас она злилась и не могла смотреть им в глаза, ведь они ее не приняли!

Когда танцевальный зал опустел, она медленно поднялась по лестнице; в темном коридоре она натолкнулась на занятых горячей перепалкой Ноулетона и мистера Уитни.

Как только они ее увидели, спор тут же прекратился; оба внимательно на нее посмотрели.

– Майра! – произнес мистер Уитни. – Ноулетон хочет с тобой поговорить!

– Отец, прошу тебя… – с надрывом перебил его Ноулетон.

– Молчать! – воскликнул отец, запальчиво возвысив голос. – Ты сделаешь то, что должен, – и немедленно!

Ноулетон бросил на него еще один умоляющий взгляд, но мистер Уитни лишь с напряжением покачал головой, развернулся и удалился по лестнице, словно призрак.

Ноулетон на мгновение застыл, затем взял ее за руку и с выражением упрямой решимости повел к комнате в дальнем конце коридора. Они вошли в дверь; желтый свет из коридора упал на пол обширного темного помещения. На стенах виднелись какие-то большие прямоугольники; она подумала, что это, должно быть, рамы. Ноулетон нажал на кнопку, вдохнув жизнь в сорок портретов: показались кавалеры давно минувшей колониальной эпохи, дамы в широкополых, как у Гейнсборо, шляпах, толстые леди в высоких накрахмаленных воротниках, со спокойно сложенными руками.

Она вопросительно повернулась к Ноулетону, а он повел ее вперед, к ряду висевших сбоку картин.

– Майра! – медленно и болезненно сказал он. – Я должен тебе кое о чем рассказать. Здесь, – он указал рукой на картины, – портреты моих предков.

Картин было семь; три женщины, трое мужчин; все портреты были написаны еще до Гражданской войны. Одна картина, в середине, была скрыта завесой из малинового бархата.

– Возможно, сейчас тебе будет смешно, – все так же размеренно продолжал Ноулетон, – но в этой раме находится портрет моей прабабки.

Он протянул руку и потянул за короткий шелковый шнур; завеса разошлась, открыв портрет одетой в европейское платье китаянки.

– Видишь ли, мой прадед занимался импортом чая в Австралию и свою будущую жену он встретил в Гонконге.

У Майры закружилась голова. Она вдруг припомнила желтоватый цвет лица мистера Уитни, его характерные брови, миниатюрные кисти рук и стопы; ей тут же припомнилось все, что она слышала об ужасном парадоксе атавизма, проявляющемся через несколько поколений… О китайских младенцах… А затем ее окончательно накрыла волна ужаса – она вспомнила приглушенный крик в ночи! У нее захватило дыхание, колени подогнулись, и она стала медленно оседать прямо на пол.

Ноулетон тут же ее подхватил.

– Милая, милая! – воскликнул он. – Не надо было тебе рассказывать! Я не должен был тебе рассказывать!

Не успел он договорить, как Майра уже окончательно и бесповоротно поняла, что никогда не сможет выйти за него замуж; как только эта мысль утвердилась у нее в голове, она бросила на него дикий, исполненный жалости взгляд и впервые в жизни упала в обморок.

IV

Она пришла в себя, лежа в постели. Включив ночник, она увидела, что одежда аккуратно сложена рядом – видимо, ее раздевала и укладывала горничная. С минуту она просто лежала, слушая, как часы в коридоре бьют второй час; затем ее взвинченные нервы в ужасе дрогнули, потому что до нее вновь донесся детский плач из соседней комнаты. Она вдруг почувствовала, как бесконечно долго еще до утра… Рядом с ней таился какой-то мрачный секрет: ее лихорадочное воображение нарисовало маленького китайчонка, которого держали там, в полумраке…

В приступе паники она надела халат, распахнула дверь и поспешила по коридору к комнате Ноулетона. В другом крыле особняка было темно; она открыла дверь и при слабом свете из холла увидела, что постель пуста – сегодня в ней явно никто не спал. Ее испуг усилился. Что могло помешать ему уснуть в столь поздний час? Она направилась к комнате миссис Уитни, но вспомнила о собаках и своих голых коленках, удрученно вздохнула и прошла мимо.

И вдруг она увидела, что чуть дальше по коридору из приоткрытой двери льется свет и доносится голос Ноулетона! Слегка покраснев от радости, она бросилась туда. Когда до двери оставался лишь фут, она обнаружила, что можно заглянуть внутрь, но, едва бросив взгляд в щель, тут же утратила всякое желание заходить.