Я поздоровался с ним, сказав, что я переводчик, а это чиновник по беженцам. Парень кивнул и без приглашения сел за стол, но Шнайдер велел ему пересесть к стене. Увидев фотоаппарат, он сказал:

– А, мордолян?.. Ну пусть щелкает. – И нехотя перебрался на другой стул.

Ацуби сделала снимок, сняла отпечатки, с опаской касаясь его татуированных мосластых лап, а потом села за мной и не произнесла ни слова до конца интервью, что-то записывая в блокнот. Уточнили анкету. Все было правильно. Паспорт и виза отсутствовали, зато в клеточке «клички и подпольные имена» надо было поставить крестик – парень сообщил с важным достоинством:

– Я – Бура. Меня всяк бурундук от Черкасс до Киева сто пудов знает. Можно так называть, я в понятии. Кому разрешаю – пусть. А кому нет – того, аля-улю, в бараний рог скручу! – И глаза парня стали злыми.

– Что такое?.. – заволновался Шнайдер, но я успокоил его:

– Ничего, говорит, что его кличка Бура и его все знают на Украине.

– Еще бы, если он вор или бандит, – отозвался Шнайдер.

– Что это, он меня «бандитом» величает? – спросил Бура, недовольно щурясь и доставая сигарету из спортивных штанов.

– Ну, тебя же с автоугонщиками поймали… – ответил я от себя.

– Да не надо мне туфту шить!.. Я не васюрик вчерашний. Никаких фактов нет. К тем шалыганам касательства не имею! Просто в телеге вместе оказались. Пусть докажут. Хрен с редькой им в нос! Сто пудов чистый я! – Он угрожающе заскрипел на стуле, попросил пепельницу, но мордоворот в косынке, заглянув в открытую дверь и услышав его просьбу, громко щелкнул дубинкой по плакату с перечеркнутой сигаретой и погрозил Буре:

– Ферботен! Запрещено! – и со злобным стуком захлопнул дверь.

Шнайдер включил диктофон и попросил беженца назвать место своего рождения и адрес, по которому жил.

– Насчет рождения в папирах все тик-так. А адрес!.. – Бура усмехнулся, спрятав сигарету за ухо. – Их у меня за последнее время навалом. И в Америке был. И в Дании сдавался. И в родной милиции сидел, и в американской полиции побывал. И в подвалах хоронился, и в буре[63], аля-улю, гнил. Какой ему?

– Домашний адрес, где он реально жил, а не там, где только был прописан, – спокойно уточнил Шнайдер.

Бура подумал, нехотя продиктовал: «Stadt Solotonoscha Tshervonosavodskaja 15/10». Я записал и передал Шнайдеру. Он взглянул, не стал ломать язык, а сказал в микрофон для секретарши, чтобы та переписала адрес с листа.

– Уточните, кто из родственников остался у него на родине. Есть ли на Западе близкие родственники?

Родственников никаких ни на Украине, ни на Западе у Буры не было:

– Фатера убили, когда я еще соплежуем был. А мотейка померла года три назад… Сто пудов три года будет в январе.

– Где учился? Был в армии? Где работал?

Учился Бура в школе неплохо, мать была учительницей и заставляла его заниматься. Отец был инженер и много не пил. Но в последних классах Бура подсел на кокнар и попал в колонию, где отсидел три года за горсть мака, которого на любом огороде – хоть задницей ешь. В армии не был – судимых не брали. Работал фотографом в местной газете – с детства любил с фотоаппаратами и всякой техникой возиться.

– И с машинами, очевидно, – ехидно вставил Шнайдер.

– Да, и с машинами, а что?.. С детства несправедлуху терпел, все меня доставали – еврей, мол, жид пархатый, курчавенок, еще не висишь в петле?.. Ничего, сука, скоро тебя и других жидаев, жидовок и жидайчат на суку повесим! Что ни день – после школы в подворотнях били и мучили, гилье отнимали… Ну, деньги…

– Для евреев открыт Израиль. Почему вы не уехали туда, если вам было так плохо? – заметил Шнайдер.

Бура отмахнулся:

– Да ну, в самом деле!.. Был в том иудском Израиле, к родичам фатера ездил, больше не хочу, спасибо большое. Жара, вонища, грязь, только держись… Много Абрамов вместе – это очень плохо. Я вообще никуда б не дрыскнул с Украины, если б меня эти твари позорные не достали…

– Он говорил, что был в Америке? – спросил Шнайдер. – Когда? Где? Пусть скажет подробнее!

Бура насупился, потер небритые впалые щеки:

– Да, был. Смылился туда в прошлом году, просил убежище. В лагерь под Нью-Йорком загремел. Там – драка. Я дал одному китаезу по чану, а чан и распаялся. Воркуны настучали, надо было рвать когти. Увихрил на юг, где потеплее. Там опять сдался, убежище попросил. Чалился месяца три. И дело уже ништяк в мою пользу корячилось, но пришлось обратно на Украину гнать – на жену стали наезжать, не могла она без меня, она тогда с икрой была…

– С икрой? – не понял я и попросил его говорить понятнее, на что он ответил:

– Говорю, как могу… Ну, брюхата, ребенка ждала. Она у меня веревка упорная. Приезжай да приезжай!.. – выманивала меня из Америки. А я, дурак, тогда в нее вкляканный был… ну, любил, значит. Притрюхал на зов. Вижу: гилья нет, голый вассер…

– Вассер?.. – переспросил я.

– Ну, дело дрянь… А псы откуда-то узнали, что я в Америке убежище просил, и еще хуже привязались. Ну лаять каждый божий день – предатель, дезертир, мы тебя под землю уроем, голову отрежем! Вижу – пузырно дело, сто пудов бежать надо опять, пока эти братилы не замели. Ну и дернул в Данию, через Чухну. Потом и прищепка моя туда же рванула. И вот мне – отказ, а ее пока держат!

– Значит, ваша жена в Дании? – уточнил Шнайдер.

– Ну да.

– Вы же сказали, что за границей родственников нет?

– Жена – разве родственница? – удивился Бура.

Шнайдер записал даты и спросил дальше:

– Как вы в Германии в конце концов оказались?

Бура вздохнул и что-то прошептал про себя. Я переспросил, но он, помотав головой, ответил:

– Рвать копыта надо было из Дании, чтоб не депортировали после отказа. Решил в Неметчине азюль просить. Капусты нет – ехать как?.. На поездах – стремно, ксивы смотрят. Вот один румын предложил: «Поехали, мол, со мной до Неметчины, а там дальше – сам». Я в согласии. Он еще двух прохиндеев взял – албана одного, кабана, и чеха противного. И погнали…

– А кто четвертый был? – поинтересовался Шнайдер с карандашом наготове.

– Никого. Не было четвертого. Приснился всем четвертый.

– Приснился? – Шнайдер подозрительно посмотрел на него, но потом махнул рукой и попросил продолжать, а мне тихо сказал, что это, в конце концов, не наше дело, а следствия, пусть они и мучаются…

Бура оживился, потер щетину, прошелся рукой по черепу:

– Как въехали – так нас, аля-улю, полиция сразу и взяла за пищак. Обшмонали капитально. Мои личные котлы, браслетку зинберную, видик, камеру… – перечислял Бура на пальцах. – Все прахом пошло, все под ворованные вещдоки подвели, изъяли с протоколом. Откуда ж я знал, что этот чех противный и албан позорный – воры, а «пежопель» их блядский – в розыске?.. Чех, шалай, мне свой шперц с волчатами не показывал…