любовников. Среди них есть и греки. Но спасать бросился только граф! — надменно сообщила Татьяна под одобрительные причмокивания греческих журналистов.

Павел воспользовался тем, что Татьяна «перетянула на себя одеяло», и тихо удалился. Однако его настигла Люба.

— Ты совершенно не обращаешь на меня внимания! Конечно, вы же теперь с Татьяной самая модная пара. Жертва и спаситель…

— Люба. Когда сегодня утром я проснулся и не обнаружил рядом на подушке твою голову, я внутренне поблагодарил тебя за понимание, — признался граф. — Не будем больше возвращаться к этому разговору. Нашла в себе силы красиво уйти? Спасибо за это.

— Я вовсе не хотела уходить! — принялась отпираться Люба. — Меня Татьяна за собой потащила!

Павел протянул девушке руку и на ее прикосновение ответил рукопожатием.

— Наши отношения закончены. Дружить с женщинами я не умею. Если тебе нужны деньги, ты знаешь, где они у меня хранятся.

— Дебил! — крикнула Люба и выбежала из ресторана.

…Самым мрачным человеком, присутствовавшим на банкете, оказался депутат Госдумы Василий Васильевич Правоторов.

Все дни после убийства он сознательно держался в тени, чтобы, не дай бог, нигде не упомянули его имя в невыгодном свете. Да, Василий Васильевич замаскировался так удачно, что о нем действительно забыли.

То, что сам мэр Афин взошел на борт корабля, стало для Правоторова сигналом, означавшим окончание криминальной истории. И тут он вспомнил, что по статусу является фигурой номер один среди российских граждан. Василий Васильевич всегда болезненно реагировал на ущемление собственного государственного значения. Ему очень не хотелось обращаться с просьбой к Маркелову, а подойти к мэру самому казалось верхом политического неприличия. Поэтому депутат несказанно обрадовался, заприметив одиноко скитавшегося графа Нессельроде.

«Вот кто может достойно представить!» — сказал себе Василий Васильевич, совершенно забыв, что граф — подданный другого государства.

— Дорогой господин Нессельроде, можно называть вас просто Павел? — обратился он к графу.

— Сделайте одолжение, — Павел напрочь забыл имя-отчество этого господина.

— Вы — человек воспитанный и наверняка меня поймете… Маркелов слишком неотесан и далек от политики, чтобы разбираться в вопросах протокола. На борт корабля поднялся мэр Афин, а меня, единственного представителя законной власти в России, никто не удосужился ему представить.

— Я-то при чем? — не понял Павел.

— Вам как раз очень прилично представить меня мэру.

— Так ведь я с ним незнаком. Обратитесь к Апостолосу.

— А на каком языке? — посетовал депутат.

На его лице отразилось настоящее человеческое горе. С такой же точно физиономией в Татьянином спектакле старый артист сообщал в зал: «Про меня забыли!» Павел много раз смотрел спектакль и всегда жалел того старика. В память о нем пожалел и по-воробьиному нахохлившегося депутата.

Они вдвоем пошли навстречу возвращавшимся в зал ресторана Апостолосу и мэру Афин.

— Вот он — наш герой! — широко раскинув руки, адмирал, словно новую яхту, продемонстрировал другу графа.

Павел, поздоровавшись с мэром, тут же представил депутата, так и не выяснив его имени-отчества.

— А это — главный и самый важный человек среди русских пассажиров — депутат Госдумы…

— Василий Васильевич Правоторов, — быстро представился тот. И немедленно принялся задавать мэру всякие глупые и несвоевременные вопросы по поводу городского коммунального хозяйства.

Делал это Василий Васильевич неспроста. Телекамеры, поймав в объектив встречу мэра и героя-графа, начали съемку и поневоле переключились на Правоторова.

«Вот что значит уметь делать политику», — внутренне торжествовал Василий Васильевич и продолжал мучить вопросами мэра с мушкетерскими усами.

Подоспевший Маркелов с трудом оттащил его в сторону. И вовремя. Потому что пора было ехать на Акрополь, где с разрешения властей города планировались съемки приехавших супермоделей. А вечером в античном театре Герода Аттика должен был состояться финал конкурса.

Павел из-за тщеславия Правоторова попал в первую шеренгу почетных гостей и вынужден был находиться между Апостолосом и мэром столицы.

На нескольких машинах их подвезли к Акрополю. Подниматься на гору пришлось пешком. У Павла снова заболела нога. К тому же он все еще кашлял и чувствовал слабость, неприятную испарину и шум в ушах. Но странное дело — как только он, собрав последние силы, добрался до огромной мраморной лестницы из гигантских плит, взглянул на близкое небо, глубоко вдохнул совершенно невесомый воздух, силы вернулись к нему. Неизвестно откуда возникшие бодрость и свежесть наполнили его радостью бытия. Захотелось побыстрее подняться по мраморным плитам к венцу человеческого гения — Парфенону.

Не обращая внимания на отставших греков, Павел быстро миновал развалины ворот и остановился перед храмом. Вблизи он казался еще величественнее. Возникло ощущение, что совсем недавно античные греки в ярких одеждах покинули его и отправились судить Фидия за украденное золото. С ума сойти! Человека, создавшего гимн богам, объявили заурядным вором. А через несколько тысячелетий настоящие преступники приходят сюда с лицами честных людей.

Павел оглянулся и увидел подошедшего к нему Маркелова.

— Надо же, столько веков простоял — и ничего, — удивился тот.

Граф не ответил. Рядом с величественными дорическими колоннами, на которых покоился скульптурный фриз, Илья Сергеевич казался полным ничтожеством.

— Вот ведь, на что громоздкая архитектура, а глянешь сквозь колонны и видишь небо, — поразился Маркелов.

Удивившись верности наблюдения, Павел отметил про себя, что Парфенон способен возвысить даже самые темные души.

Очевидно, в этом и есть загадка его неповторимости. Граф отошел от Ильи Сергеевича. На Акрополе не хотелось разговаривать, думать, мечтать. Павел почувствовал, что просто и органично сливается с вечностью. Не размышляет о ней, а становится ее микроскопической частичкой. Возникло понимание того, что, однажды поднявшись на Акрополь, человек уже навсегда приобщается к прошедшим тысячелетиям.

А на мраморных глыбах, по обеим сторонам лестницы, уже располагались участницы конкурса. Суета, царящая внизу, никакого отношения к вечности не имела. Фотографы торопились воспользоваться полутора часами, отведенными администрацией для съемок. Девушки, не соображая, кого слушать, позировали всем сразу. Великие античные развалины способны были облагородить и это действо. Когда граф вернулся на лестницу главного входа, он не поверил своим глазам. Модели, которых он почти не замечал во время плавания, вдруг преобразились. На фоне мраморных глыб девушки светились каким-то матовым внутренним светом. Их расхожая парфюмерная красота наполнилась загадочным содержанием…

Каждая стала похожа на богиню!

Павел невольно соглашался с крикливым американским фотографом из «Пентхауза», требовавшим больше обнаженного тела. Действительно, где-где, но на Акрополе человеческое тело становилось слепком божественного образа. Пышные наряды выглядели неестественными и лишними. Красивые, едва прикрытые женские тела возбуждали не чувственность, а вдохновение.

Граф поймал себя на том, что невольно ищет взглядом Любу, и поспешил присоединиться к компании греков во главе с Апостолосом, абсолютно не интересовавшихся Парфеноном.

Адмирал с сигарой в