— Что же мне делать?

Лицо у нее мокрое и горячее.

— А что ты хочешь?

До этого разговора она хотела ехать. А теперь не знает. Девочки будут страдать, Шану будет утопать в новых разочарованиях, и она уже больше не девочка из деревни. И ненастоящая.

Карим взял ее на руки и обнял, как ребенка.

— Не бойся. Пусть твой муж уезжает. Так будет лучше. Потом он даст тебе развод, потому что бросил тебя. Не бойся. Я все устрою.

Наступил октябрь, а с ним болезненные опухоли у Шану, простуды у девочек и конденсация на окнах. Каждое утро для Назнин начинается с зимнего ритуала — протирания окон полотенцем. Полотенце можно выжимать. Пришли двое рабочих чинить туалет:

— И сколько он у тебя уже сломан, красавица?

Она сказала.

— Тогда тебе в муниципалитет, красавица.

Они покачали головами:

— Ты еще с ним повозишься, золотая. Не надо было тянуть. — И ушли.

Возле платяного шкафа на сертификатах Шану чемодан на колесиках. Назнин попробовала его поднять. Тяжелый.

Она уже не уговаривает Шану поесть и не готовить. Девочки питаются бутербродами, консервированной фасолью или чем захотят. Однажды она встала посреди ночи, дернула за ручку пустого холодильника и начала готовить цветную капусту карри, и когда специи упали в горячий жир и взорвались в нем прожилками, ей показалось, что сейчас все проснутся, и они поедят вместе, как нормальная семья. Но на часах было два ночи, и Назнин ела одна, стоя у раковины, смотрела на луну и спрашивала себя, поедят ли они когда-нибудь вместе с Хасиной.

На следующий день в почтовый ящик кинули листовку:

МАРШ ПРОТИВ МУЛЛ

Листовку поднял Карим. Перевернул ее.

— Йес! — воскликнул он. — Назначена дата.

Сложил руки и расставил ноги:

— Пусть приходят. Мы будем готовы.

Пришел Шану, взял листовку и изучал ее некоторое время. Положил обратно, ушел в спальню и закрыл за собой дверь.

Все пришли к единодушию только по одному пункту: парня зарезали ножом. Насчет всего остального спорили до посинения, как по поводу цен на бринджалы[78]в воскресный день. Одни говорили, что была драка между бандами и дрались по меньшей мере десять человек. Другие говорили, что двадцать, тридцать, пятьдесят. Их противники отвечали, что людей было двое: убитый и убийца. Утверждали, что у всех этих банд уже длинная история: все начиналось, когда ребята еще в школе учились и сбегали с уроков на дневные тусовки рейверов где-нибудь в заброшенных складах, переодевались в туалете, отхлебывали виски, затягивались сигаретами и слушали «Джой Бангла», Майкла Джексона, Джеймса Брауна, Амируддина и Абдула Гани[79], придумывали новые танцы и поводы для драк и сочиняли себе стиль жизни, в котором их никто себе не представлял, и в первую очередь родители. Между двумя этими бандами всегда было напряжение, и остается только удивляться тому, что только сейчас кого-то зарезали.

Враки все это. Парни из одной банды, и повздорили они из-за девушки. Тоже враки. Весь сыр-бор из-за наркотиков. Или из-за денег. Или из-за денег за наркотики. И теперь парень валяется в больнице с вот такущей раной в бедре.

Некоторые тупы, как ослы! Ранили-то его в грудь, он не выживет, его жизнь в руках Аллаха, чего ждать — умрет, не умрет, надо было раньше думать, что-то такое обязательно должно было случиться, и что еще бывает от банд, кроме неприятностей?

А чему тут удивляться — ведь у некоторых в ушах растет горчица: они всему верят. У них, как в той песне поется, глаза есть, только мало толку. Какие банды, вы что? Их выдумала белая пресса, чтобы похуже обозвать выходцев из Бангладеш. Больше всех постарался «Сигнал из Тауэр-Хэмлетс» (вы что, не знали: во всех белых газетах сидят преступники), и если начитаться этой чепухи, то и впрямь можно подумать, что наши мальчики превращаются в плохишей, как негры в свое время. Нет никаких банд. Есть просто мальчишки, которые росли вместе и вместе проводят время.

«Сигнал» сообщает, что установлено имя жертвы: Харун Заман. И все поверили. А парня, который лежал при смерти, вернее, лежал на правом боку, чтобы закрыть рану в левом бедре, зовут Джамал Заман. Или Джамал Шамсар. Или, как сказала Разия, которой рассказал Тарик, это некто Нонни. Никто не знает, как Нонни зовут на самом деле, хотя очень многие делают вид, что слыхали это имя и согласны, что у парня воинственный нрав, с таким только в драку лезть, а другие сочувствуют Нонни, потому что это скромный мальчик, каких постоянно дразнят.

— Знаете, почему у этих ребят все не так? — спросил Шану.

— Потому что они плохо учатся, — прилежно ответила Биби.

— Потому что они везде слоняются, — ответила Шахана, — как овечки.

— Не надо умничать.

— Расскажи нам, папа, — поднялась Биби.

— Я не знаю, — ответил Шану, — иногда кажется, что весь мир против тебя, и тогда очень тянет стать с миром заодно.

Он взял ключи от машины, Шахана потянулась к пульту.

— Конечно, если бы они лучше учились, они были бы сильнее. Сила ума — вот в чем все дело. — Шану взял у дочери пульт и отдал его Назнин. — Сегодня пусть посидят за книгами.

Разия, Назнин и еще несколько матерей стояли возле магазина «Лучшие овощи Алама» на Бетнал-Грин-роуд. На прилавке, сооруженном из двух столов возле витрины, ящик с перезрелыми помидорами, цветом больше похожими на старые синяки, чем на красные овощи; волосатая пирамидка кокосовых орехов, кучка темно-зеленых узловатых корел[80], от одного взгляда на которые во рту становится горько, веточки нима[81]в большой стеклянной банке. Назма прикоснулась к помидору и вытерла палец об искусственную траву на столе.

— Лучшие фрукты? — спросила она, и от возмущения щеки у нее задрожали. — Если в Бангладеш человек именует свои овощи лучшими и продает гнилые помидоры, ему это просто так не сходит с рук.

— О да, — сказала Сорупа, — у нас на этот счет свои законы.

— Законы? — воскликнула Назма, словно впервые услышала это слово. — Такого стервеца даже на порог суда у нас не пустят.