незаконным оборотом тушенки и коньяка. Вот к автомобилям поисковиков подошел очередной барыга, катящий перед собой тележку из супермаркета. Состоялся краткий диалог, после чего в эту тележку стали помещаться предметы гастрономической роскоши. У Цента аж челюсть отпала от изумления, когда на его глазах в тележку перекочевали три коробки шоколадных конфет, да не каких-то там невкусных, а любимого княжеского сорта.

— Пресвятые заступники! — ужаснулся помазанник, озаренный страшным осознанием вершащегося злодейства. — Да они же, падлы, меня обворовывают!

Терпеть подобный произвол стало невыносимо. Князь понял, что ему пора вмешаться в ситуацию. Он уже приготовился выпрыгнуть из-за угла, как хищник из засады, но тут его очам открылась картина столь чудовищная, что ноги едва не подломились под княжеским телом. В тележку начали помещать пакеты сухариков со вкусом холода и хрена — любимых княжеских, коими он обожал закусывать пиво. Притом все в Цитадели хорошо знали, что сухарики со вкусом холодца и хрена принадлежат только верховному вождю. И за их поедание можно поплатиться всем. И все равно воруют. Все равно жрут втихаря. Жрут, и над князем посмеиваются.

— Как же это? — забормотал Цент, схватившись рукой за бревенчатую стену стриптиз-терема, чтобы устоять на ногах и не пасть замертво. — Что же это? У князя крадут среди бела дня. Изо рта, считай, вынимают. Ой, аж сердце зашлось!

Цент понял — большому террору быть. Головы полетят, и не только они. Ладно бы тащили что-то невкусное, второго-третьего сорта, с плесенью и гнильцой, так ведь эти нелюди на любимые княжеские конфетки позарились. На любимые сухари пасть раззявили. А дальше что? Начнут с монаршей кухни кушанья, для стола самодержавного предназначенные, выносить?

Тут Цента в три ручья прошиб холодный пот. А что, если уже начали? То-то ему показалось, что вчера, за ужином, печеный поросенок был каким-то тощим. Неспроста это. Видно, с поросенка того все мясо срезали и сожрали, а что осталось, то есть кости да мослы, подали князю. Кушай, дескать, гарант, не обляпайся.

— Да я ж их в бараний рог! — прорычал Цент.

Возникло желание начать чистку собственноручно. Кого-то срочно требовалось прибить, иначе сердце не выдержит. Князь уже шагнул из-за угла, и тут….

Вначале решил, что ему привиделось. Вполне ожидаемое явление после всех выявленных кошмаров. Но, моргнув три раза, и беспощадно ущипнув себя за державный филей, князь убедился в том, что очи ему не лгут.

Один из поисковиков передавал барыге бутылку коньяка. Да какого! Того самого, о котором Цент уже месяц интенсивно мечтал, и даже три раза во сне видел, как он его пьет. Это был нектар о восьми звездах, легендарный «Krutio de konkreto».

Спустя мгновение Цент уже несся к цели, подобно соколу, пикирующему на свою жертву. Шляпа слетела с его головы, пальто распахнулось. Маскировка спала, и все на площади узнали своего властелина. Но слова приветствия в адрес дорогого руководителя застряли в глотках народных масс, стоило им увидеть выражение княжеского лица.

Это лицо было страшным. То есть, монаршая физиономия в целом была довольно жуткой и свирепой, и многих повергала в трепет. Но сейчас на лице правителя проступил такой неистовый гнев, что люди, наводнявшие площадь, едва не бросились врассыпную. Казалось, что из-за угла высочил берсерк на мухоморах, несущий в себе ярость самого Вотана. Зазвучали молитвы о небесном заступничестве. Один какой-то слабонервный мужик встретился взглядом с пылающими очами князя, и рухнул на землю без чувств.

Барыга и поисковик, держащий в руках заветный коньяк, тоже увидели князя. Тот несся на них, как смертоносный снаряд. Поисковик побледнел, предчувствуя беду. Барыга заранее заплакал, прощаясь с жизнью. Оба знали — уж если князь впадал в ярость, то мало не казалось никому. Редко кто отделывался совместимыми с жизнью увечьями. Куда чаще приходилось долго и кропотливо соскребать со стен разбрызганные останки жертв.

Цент подлетел к оробевшей парочке, навис над ними, злой и страшный, и зверским гласом возопил:

— Попутали?

Барыга сразу упал на колени и уткнулся носом в княжеские ботинки. Побледневший поисковик каким-то чудом устоял на ногах. На его камуфляжных штанах стремительно расплывалось сырое пятно.

— Да я вас всех… — давясь угрозами, гремел Цент. — Я вас…. Так, живо принесите бараний рог. Мне требуется образец.

— Я бо… бо… — заблеял поисковик. — Я больше не бу… бу….

— Это да! — рявкнул на него Цент. — Больше ты не будешь! Не сомневайся. Раньше был, а больше не будешь. А ты, гнида….

Цент от всей души прописал барыге с ноги.

— Совсем страх потеряли! — взревел он. — Не позволю! Не потреплю! Наведу порядок! Кто, если не я?

Произнося эту последнюю сакральную фразу, Цент имел в виду: кто, если не я достоин вкушать и испивать все самое лучшее, дорогое и редкое? Но из соображений практичности Цент ее сокращал, и говорил просто — кто, если не я? Впрочем, все и так понимали, что он имеет в виду.

Цент вырвал из рук чуть живого поисковика бутылку, забрал из тележки конфеты, и, окинув подданных ужасающим взглядом, спешно покинул площадь. Но еще очень нескоро люди пришли в себя. Пятеро лишились чувств, один стал заикаться, двое поседели, у восьмерых впоследствии выявилось недержание в неизлечимой форме. А несчастный барыга, прогневивший мудрого, доброго и великого правителя, кое-как дополз до дома, лег на кровать, и больше с нее не встал. Когда за ним пришли, его прямо так, лежачим, и доставили в теремок радости.

Цент шел по городу, гневно сопя и сквернословя сквозь зубы. Прохожие шарахались в стороны, прятались в домах, иные съеживались у стен, притворяясь несъедобными. Повергнув в ужас всю Цитадель, Цент достиг своего терема, вошел внутрь и прямым ходом направился в свои покои.

— Ко мне никого не пускать! — приказал он стражникам. — Никого! Особенно баб! Хоть умрите, но приказ исполните. Иначе….

Стражники, побледнев от ужаса, закивали головами, заверяя князя, что выполнят его приказ даже ценой собственных жизней.

Только оказавшись в своих покоях, Цент немного остыл. Весь этот возмутительный произвол, свидетелем которого он только что стал, отошел на второй план, стоило княжескому взгляду прилипнуть к бутылке вожделенного напитка. Она заняла свое место на столике возле широкого самодержавного ложа, и один ее вид рождал в душе Цента атмосферу праздничного ликования.

Едва увидев этот коньяк на рекламной листовке, князь понял, что должен отведать его. Напиток с таким авторитетным названием просто обязан был оказаться в желудке у самого крутого из ныне живущих людей.

— Ну-с, не будем тянуть, — улыбнувшись, произнес Цент, с теплотой и нежностью взирая на емкость.

Конечно, он бы предпочел