Он знал, что ее возьмут. Во-первых, потому, что этот идиот-кинозвезда будет потрясен жалкостью ее внешности. Трупная бледность, ввалившиеся глаза и щеки, фигура монахини-анорексички являли собой видимые доказательства того, что Бриттину не интересовали плотские удовольствия, что она наслаждалась духовной жизнью, то есть была истинной интеллектуалкой.

В индустрии развлечений значение имел только образ. Поэтому Манхейм верил, что и в других областях человеческой деятельности внешность — решающий фактор.

Вечером, накануне собеседования у кинозвезды, Корки постарался обаять Бриттину, и выяснилось, что ей не хватает не только еды, но и лести. Этот аппетит она утоляла с удовольствием, и в тот же вечер Корки впервые уложил ее в постель.

Понятное дело, она стала учителем Эльфрика Манхейма по английскому языку и литературе, а потому регулярно появлялась в Палаццо Роспо.

Еще до этого Рольф Райнерд и Корки говорили о том, какой наиболее эффективный удар по устоям общества могут нанести агенты хаоса. И сошлись на том, что таким ударом может стать доказательство уязвимости кого-то из мировых кинозвезд. Но с конкретной целью они не могли определиться до того, как любовница Корки начала работать в поместье Ченнинга Манхейма.

От Бриттины, как в постели, так и вне, Корки многое узнал о поместье Манхейма. В частности, она рассказала ему о существовании телефонной линии 24 и, что было более важным, о сотруднике службы безопасности Неде Хокенберри, ранее охранявшем «Пичес энд Херб», которого, по словам Фрика, уволили именно за то, что он оставлял на автоответчике линии 24 ложные послания от мертвых.

Бриттина нарисовала Корки и детальный психологический портрет сына Ченнинга. Поделилась бесценной информацией, без которой, захватив Эльфрика, он бы, возможно, не смог уничтожить мальчика эмоционально.

После секса Бриттине и в голову не приходило, что интерес Корки к Манхейму нечто большее, чем простое любопытство. Девушку использовали «втемную», пользуясь ее наивностью и влюбленностью.

— Сделай меня, — настаивала теперь Бриттина, — сделай! — И Корки повиновался.

Ветер сотрясал узкий дом, сильный дождь хлестал по боковым стенам, а на узкой кровати Бриттина извивалась в агонии страсти.

На этот раз, когда они лежали, прижавшись друг к другу, в посткоитусном объятье, Корки не было нужды задавать вопросы о Манхейме. На сей предмет он знал даже больше, чем требовалось.

Как с ней иногда случалось, Бриттина заговорила о бесполезности литературы, устарелости печатного слова, грядущем триумфе образа над языком, идеях, она называла их «memes», которые будут распространяться, как вирусы, от мозга к мозгу, создавая новые пути мышления для общества.

Корки подумал, что его мозг взорвется, если она тотчас же не замолчит, и тогда ему определенно понадобится новый путь для мышления.

Наконец Бриттина выпорхнула из их любовного гнездышка с намерением пойти в ванную.

Перегнувшись через край кровати, Корки достал пистолет, который ранее спрятал там.

Выстрелив дважды в спину Бриттины, он ожидал, что она разлетится мелкими косточками и пылью, словно была не живым человеком, а древней мумией, которая стала хрупкой после двух столетий обезвоживания, но она лишь грудой костей рухнула на пол.

В те годы, когда Этан и Рисковый работали в паре детективами отдела расследования грабежей и убийств, они старались, насколько возможно, следовать инструкциям, написанным по большей части людьми, которые сами никогда не ловили преступников.

В тот декабрьский день, вновь став напарниками, но уже неофициально, они повели себя, как плохиши. В шкуре плохиша Этан чувствовал себя крайне неуютно, но успокаивало его только одно: он знал, что ситуация полностью под контролем.

Бумажка на двери предупреждала, что в квартире Рольфа Райнерда продолжается полицейское расследование. И входить в нее могли только уполномоченные представители департамента полиции и окружного прокурора.

Предупреждение они проигнорировали.

Замочную скважину врезного замка закрывала другая бумажка, с полицейской печатью. Этан сорвал ее недрогнувшей рукой.

Рисковый прихватил с собой отмычку-пистолет «Локэйд», которая продавалась только правоохранительным органам. В обычных обстоятельствах для использования отмычки требовалось оформление специального разрешения, в котором обязательно указывалось наличие ордера на обыск.

Сложившиеся обстоятельства никак не тянули на обычные.

Рисковый, по существу, украл один из «Локэйдов», хранящихся в сейфе отдела. И ходил по острию ножа, пока отмычка-пистолет не находилась на положенном ей месте.

— Когда имеешь дело с человеком-призраком, исчезающим в зеркалах, — прокомментировал он, — над твоей головой и так занесен меч.

Рисковый вставил ствол-лезвие в замочную скважину. Четырежды нажал на спусковой крючок, прежде чем механизм «Локэйда» определился с бороздками и открыл замок.

Этан последовал за Рисковым в квартиру, закрыл за собой дверь. Постарался переступить через пятна, кровь Райнерда, марающие белый ковер у самой двери.

Он и сам пролил реки крови на этот ковер. Умер на нем. Воспоминания вернулись слишком живыми, чтобы быть сном.

Черно-белая мебель, произведения искусства, фотографии… именно такими он их и помнил.

На стене стая голубей застыла в полете. Как белые полоски на сером фоне, под облачным небом летели гуси. Совиный парламент заседал на крыше амбара, обсуждая судьбу мышей.

Рисковый находился в квартире во время первичного обыска. Знал, какие вещественные улики увезли, а что осталось.

Направился в угол гостиной к черному лакированному письменному столу с белыми, под слоновую кость, ручками ящиков.

— То, что нам нужно, скорее всего, здесь, — и начал один за другим выдвигать ящики.

Вороны на железном заборе, орел на скале, цапля с яростными глазами, доисторическая птица, птеродактиль — все таращились в эту гостиную из других мест, из других времен.

Отдавая себе отчет, что это бред, и не стыдясь этого, Этан чувствовал, что птицы поворачивали головы, следя за ним, стоило ему отвести взгляд. Все они знали, что он должен быть мертв, а вот человек, который собирал их образы, — жив, чтобы любоваться ими.

— Есть, — Рисковый вытащил из одного из ящиков коробку из-под обуви. — Банковские декларации, чеки.

Они сели за кухонный столик из нержавеющей стали с поверхностью из черного пластика и принялись разбирать финансовые документы Райнерда.

За столом находилось окно. За окном — день, серый, ветреный, дождливый, на текущий момент без грома и молний, но темный, мрачный, угрожающий.

Дневного света для работы не хватало. Рисковый встал и включил маленькую черно-белую керамическую люстру, которая висела над кухонным столом.