Об этом доложили Седякину. Он взглянул на часы: одиннадцать. До вероятного удара противника — три-четыре часа.

— Выселять, — приказал он, наскоро собрав командиров рот.

Как боялся он этого своего решения!

Сознательно впустить белоказаков в поселок — так воевать ему прежде не приходилось. Наоборот, считалось само собой разумеющимся еще на подступах до последнего защищать города, села, сберегая их от разрушения. А тут — не жалеть, превращать каждый дом в очаг сопротивления. Жертвовать малым ради большого. Революционная тактика. Но — жители! Их-то в домах-крепостях не оставишь. Да и что ждет этих людей потом? И все же наступил момент войти в каждый дом пока еще мирной слободы и приказать:

— Уходите. Немедленно. Все тут сгорит в борьбе. Белоказаков две тысячи, нас во много раз меньше. Иного выхода нет.

Командиры медленно встали; тяжело топая, покинули комнатушку штабного дома, которому тоже суждено сгинуть в огне надвигающегося боя. Седякин остался сидеть у стола. Что еще можно успеть?

Быстро вошел Степанов, на ходу говоря:

— Александр! Срочное дело.

Седякин поглядел на дверь, за которой скрылись командиры рот, отозвался:

— Никакого более срочного дела сейчас уже нет.

В комнате они были только вдвоем. Степанов заговорил все же, близко наклонившись к нему:

— Можно снимать части, перебрасывать за реку. А позже и самому штабу переходить в город.

Седякин настороженно смотрел на Степанова. Тот продолжал:

— Удара от Рождественской Хавы не будет. Полки, которые стоят там, небоеспособны.

— Небоеспособны, а во главе их сам Мамонтов? Откуда это?

— Агентразведка Тринадцатой…

— Уже есть связь с армией? — быстро и обрадовано спросил Седякин.

— Нет. Но тут у них промежуточный пункт. Сочли возможным сообщить, минуя обычный порядок. По случаю остроты момента. Подчеркнули: сведения очень точные. От агента, который ни разу не ошибался.

Седякин рассмеялся:

— Какая острота? В чем? Уж теперь-то город мы отстояли! Да как! Как! — он старался сдержать себя, но не мог и все повторял:- Как! Как!..

• •

— Вы в состоянии ехать верхом?

Шорохов открыл глаза. Толчком возникла головная боль. Он застонал.

— Верхом! Верхом вы можете ехать?

Спрашивал Мануков. Это Шорохов понял. Как и то, что наступил день и что сам он лежит, завернувшись в солдатские одеяла.

— До вас дошел мой вопрос? Вы сумеете сидеть на лошади? Ехать на ней?

— Куда?

— В Рождественскую Хаву. Отсюда тридцать пять или сорок верст. Там штаб корпуса.

— И что это даст?

— Но вы хотите попасть домой? — Да.

— Другой возможности нет.

Шорохов попытался подняться. Голова закружилась. Вступил в разговор Михаил Михайлович:

— Роднулечка! Что с вами, милейший? Не первый день. Больны? Очень больны? Прискорбно. Но берите себя в руки. Иначе вы нас обезоруживаете. Оставить вас у большевиков? Ваша фирма такого удара не выдержит.

С трудом повернув голову, Шорохов огляделся: Мануков и Михаил Михайлович стоят совсем рядом с ним. Давно, наверно, ждут его пробуждения. Сто раз между собой обсудили, как поступить, если он по-настоящему заболел. Ну и как же?

— И там нам помогут?

— Что за вздор! Конечно. — Кто сказал?

— Про что?

— Что штаб сейчас в этом селе?

— Какая вам разница!

Опять вмешался Михаил Михайлович:

— Зачем скрывать! Попечение о нас поручено весьма ответственным господам. От них эти сведения. Заботятся. Впрочем, и нам ваша судьба не безразлична.

«Если красные меня захватят, то боитесь, что выдам, — подумал Шорохов. — Вот и вся ваша забота. Не спасут никакие мандаты. Вообще ничего не спасет».

— Что вы сказали? — Мануков оглянулся на Михаила Михайловича.

— Увы, но милый наш компаньон выказывает намеренье торговать не только скобяными товарами, — уныло подтвердил тот. — «Не в шумной беседе друзья познаются…» Любовь к сентенциям — моя слабость. Прошу извинить. Но и можно понять: чем еще ему крепить наши взаимные узы?

Шорохова облило холодным потом: того не замечая, он думает вслух? Только сейчас? Или давно уже? С того времени, как заболел? Но на эту пору попадает и приход связного. Нельзя! В голове должно быть одно: «Я — Шорохов. Торговля „Богачев и компания“. Шорохов! Шорохов!»

Мануков и Михаил Михайлович пристально смотрели на него.

Нет. В этот раз он ничего не сказал.

Однако он и в самом деле совладелец этого торгового дома. Что без него Евграф? До нитки все пропьет, пустит по ветру!

— Ничего-ничего, — Михаил Михайлович покровительственно кивал. — Не падайте духом, роднулечка. Не бросим. Прикованы цепью. Цепочечкой, если угодно. И в песне поется: «Только смерть разлучит нас».