• • •

Воронеж отрезан от всей страны! Как с таким положением покончить? Ни над чем, пожалуй, так много и так мучительно не думал в те дни Седякин. Телефонная и телеграфная связь со штабом Южного фронта прервалась 6 сентября. Со штабом 8-й армии — 10-го. То ли на ближних, то ли на дальних подступах к городу — и, вероятно, сразу во многих местах — были порваны провода. А в ночь с 11 — го на 12 сентября оказалась разгромлена единственная во всей губернии радиостанция.

Многоверстная полоса, где в разных направлениях перемещались красные и белые отряды, тоже сплошь и рядом лишенные какой-либо связи со своим центральным командованием, окружала теперь Воронеж. Вечером 12-го в город вступили квартирьеры 13-й армии, а затем и отряд под командой Козицкого, но и их первым вопросом было: нет ли отсюда связи со штабом Южного фронта, с их собственной армией, со штабом Внутрфронта?

Не было!

Утром 14 сентября в кабинете Седякина собралось совещание губернских и городских руководителей. Следовало что-то немедленно делать. Во-первых, нельзя и дальше оставаться в неведении того, какие шаги сейчас предпринимает центральная власть, чего ждать от событий, происходящих на всем Южном фронте. И во-вторых, чтобы полностью восстановить боеспособность частей гарнизона, требовалось как можно скорее вывести их за город, в полевые лагеря. Но трезвая оценка говорила: население Воронежа деморализовано мамонтовским налетом. Этого нельзя не учитывать. В смысле влияния на общую обстановку в городе, вывод из него полков должен быть чем-то непременно возмещен. Чем? Начальник связи штаба докладывал:

— Наша самая дальняя телеграфная линия — это Воронеж — Репьевка. Ее протяженность всего шестьдесят верст. Но смотрите по каким проводам: от Воронежа до Семилукских Выселок — правительственный, от Семилукских Выселок до Костенки — земская телефонная сеть, от Костенки до Борщево — шестовая линия, от Борщево до Репьевки вновь занимаем земскую телефонную сеть. Естественно, что сообщения проходят плохо, искажаются, но и за то мы должны быть сейчас благодарны…

• •

Дежурный телефонист приоткрыл дверь и поманил Седякина. Тот попросил извинить его, вышел в коридор.

— Скорее надо, товарищ командир, — проговорил телефонист и побежал к гостиничному номеру, где был узел связи.

Там Седякину сразу дали трубку полевого телефона. Он приложил ее к уху. Еле слышно донеслось:

— Александр? Мне Александра. Мне Сашу…

— Кто говорит? — спросил Седякин, недоумевая, почему не может вспомнить, у кого именно такой знакомый голос.

— Это я, Костя. Жив и здоров. Ты понял? Еремеев! Он. Да он же!

Какой вихрь мыслей охватил Седякина!

Жив. Мамонтовцы второпях повесили кого-то другого. Раструбили об этом. А они — друзья, товарищи Еремеева — ходили по городу, искали труп. Посчитали, что белоказаки бросили его в реку. И Ольга Васильевна, жена Еремеева, принимала участие в этих ужасных поисках, когда каждому из сотен убитых приходилось вглядываться в лицо… Какое счастье! Константин Степанович! И не называл фамилии, отчества, обращался на «ты», говорил панибратски. Опасался, что их подслушивают, — был, значит, не близко, скорей всего где-то за городом. Живым своим голосом протиснулся по паутине из шестовых, правительственных и земских линий связи. И не имел под рукой какого-либо шифра, свода условных фраз.

Все это пронеслось в седякинской голове за мгновения.

— Узнал, — закричал он в трубку. — Узнал! У нас все считают…

— Потом! — из бесконечной дали едва слышно донеслось до него. — Это мелочи. Как сам ты живешь?

— Но где ты сейчас? — Далеко.

— А мы, — Седякин уже настроился на предложенную Еремеевым иносказательность, — гуляли крепко. Но сам хозяин к нам не пожаловал. От него никто не пришел.

— Ясно, мне ясно, — голос в трубке так ослабел, что, казалось, вот — вот совсем пропадет. — Вы-то как жили?

Седякин колебался секунду: где взять слова? И сколько их он еще успеет сказать, пока не заглохнет связь? Ах, вот что!

— Как в семнадцатом. Помнишь, твои же рассказы?

Это значило: «Отряды рабочих и служащих вели бой по законам революционной борьбы. И победили».

— Все понял. А теперь?

— Прибыли первые постояльцы. — Чьи?

— Того, кто должен был гостить у тебя утром десятого да не сумел. Его подопечный.

Это значило: «В город вступил отряд Козицкого, находящийся в подчинении помкомандарма 13-й армии Станкевича».

— Ясно, мне ясно, — услышал он. — Но ты сейчас там — смелей, веселей. С размахом, как это бывает у нас каждый год по весне.