class="p1">Замечу, что в сём отрывке поэт говорит:

О взятии Бастилии.

О клятве du jeu de paume[92].

О перенесении тел славных изгнанников в Пантеон.

О победе революционных идей.

О торжественном провозглашении равенства.

Об уничтожении царей.

Что же тут общего с несчастным бунтом 14 декабря, уничтоженным тремя выстрелами картечи и взятием под стражу всех заговорщиков?

В заключение объявляю, что после моих последних объяснений мне уже ничего не остаётся прибавить в доказательство истины» (10, 633–634).

Через две недели после этого объяснения со следственной комиссией Бенкендорф писал Николаю I: «Пушкин говорил в английском клубе с восторгом о Вашем Величестве и заставил лиц, обедавших с ним, пить здоровье Вашего Величества. Он всё-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его перо и речи, то это будет выгодно».

То есть за поэтом продолжали следить, не доверяя его заявлениям, сделанным после 8 сентября в стихах и прозе. К тому же летом 1828 года было возбуждено очередное дело — по поводу кощунственной поэмы «Гавриилиада».

Дело о «Гавриилиаде» началось 29 июня 1828 года с письма статс-секретаря Н. Н. Муравьёва графу П. А. Толстому: «Николай Назарьевич прислал поэму, с уведомлением о том, что получил её от митрополита Серафима. Её Высокопреосвященству принесли крестьяне отставного штабс-капитана В. Ф. Митькова».

Начались поиски автора, и быстро вышли на Пушкина. 3 августа комиссия по расследованию дела о поэме предложила ему ответить на следующие вопросы:

«1. Вами ли писана поэма, известная под заглавием „Гавриилиада“?

2. В каком году сию поэму вы писали?

3. Имеете ли вы и ныне у себя экземпляр этой поэмы?»

На все вопросы Александр Сергеевич ответил отрицательно. 19 августа он был призван к санкт-петербургскому военному губернатору, которому заявил:

— Рукопись ходила между офицерами Гусарского полку, но от кого из них именно я достал оную, я никак не упомню. Мой же список сжёг я, вероятно, в 20-м году.

Осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение столь жалкое и постыдное (10, 636).

Комиссия представила царю доклад о «беседах» с поэтом. Николай I написал на нём: «Зная лично Пушкина, я его слову верю» и выразил желание, чтобы поэт «помог правительству открыть подобную мерзость и того, кто обидел Пушкина, выпуская оную под его именем».

Дело тянулось до декабря. Наконец Александр Сергеевич не выдержал и спросил у комиссии разрешения написать прямо государю. Разрешили. Нераспечатанное письмо отправили царю. Николай I в последний день 1828 года прислал в комиссию записку: «Мне это дело подробно известно и совершенно кончено».

* * *

К шалости великого поэта можно отнести и стихотворение «Рефутация[93] г-на Беранжера» (1827). Но это шалость уже не молодого человека, эпатирующего приятелей, а зрелого мужа, вспоминающего недавнее прошлое и с внутренней издёвкой напоминающего недругам России, кто есть кто.

Ты помнишь ли, ах, ваше благородье,

Мусье француз, г… капитан,

Как помнятся у нас в простонародье

Над нехристем победы россиян?

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, …? (3, 45)

Отклик на воспоминания ветерана Великой армии дан поэтом в откровенно ироническом стиле: это и издевательское «ах» перед обращением «ваше благородие», и нарочитое искажение слова «месье», и ругательство за следующим. Основной текст строфы заканчивается четырьмя строчками, которые станут рефреном ко всем следующим. Стихотворение построено в форме ответа французскому офицеру (явно из благородных) простого русского солдата, который не стесняется в выражениях, пересыпая свой монолог матом. Он тоже не новичок в ратном деле, а потому начинает свои воспоминания с довольно отдалённого времени:

Ты помнишь ли, как за горы Суворов

Перешагнув, напал на вас врасплох?

Как наш старик трепал вас, живодёров,

И вас давил на ноготке, как блох?

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, …?

От воспоминаний о Суворове старый солдат обращается к тому, кто мог бы стать достойным соперником гениальному русскому полководцу:

Ты помнишь ли, как всю пригнал Европу

На нас одних ваш Бонапарт-буян?

Французов видели тогда мы многих…,

Да и твою, г… капитан!

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, …?

В следующих двух строфах схематично упоминается о двух событиях Отечественной войны — пожаре старой столицы и отступлении Великой армии, превратившемся в беспорядочное бегство:

Ты помнишь ли, как царь ваш от угара

Вдруг одурел, как бубен гол и лыс,

Как на огне московского пожара

Вы жарили московских наших крыс?

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, …?

Ты помнишь ли, фальшивый песнопевец,

Ты, наш мороз среди родных снегов

И батарей задорный подогревец,

Солдатский штык и петлю казаков?

Казаки в Париже

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, …?

Свои назидания недавнему противнику старый солдат закончил напоминанием об апогее русского оружия и русского великодушия:

Ты помнишь ли, как были мы в Париже,

Где наш казак иль полковой наш поп

Морочил вас, к винцу подсев поближе,

И ваших жён похваливал да…?

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, …?

Из-за обилия матерщины стихотворение «Рефутация г-на Беранжера» не печаталось, но оно широко распространялось в рукописном виде и пользовалось большим успехом. Патриотически настроенные круги разделяли точку зрения поэта на необходимость отпора инсинуациям Запада.