Руководство таким восстанием в Киеве ОГПУ “возложило” на бывшего генерал-майора В. А. Ольдерогге, главного военного руководителя гражданских киевских вузов. Для удобства руководства Киев был разделен на секторы — “районные контрреволюционные организации” с назначенными руководителями. Всех повстанцев предполагалось вооружить за счет оружия военных кафедр гражданских вузов (это 200–250 винтовок, 5–6 пулеметов и до 100 тысяч патронов к ним). Оружие также должны были выделить полки 45-й и 46-й стрелковых дивизий и в первую очередь 135-й стрелковый полк».

А что здесь, собственно, невозможного?

Кстати, Владимир Александрович Ольдерогге — человек очень серьезный, не какой-то там отставной интендант. Его боевой путь начался еще в русско-японскую войну. В Первую мировую он командовал пехотным полком, бригадой и затем Туркестанской пехотной дивизией. В Гражданскую некоторое время командовал Восточным фронтом, затем был командующим войсками Западно-Сибирского военного округа. Как раз там-то и применялся наиболее широко метод «встречных» восстаний, когда город иной раз сам падал в руки подходящих красных частей.

Ольдерогге признался в том, что был руководителем контрреволюционной организации, приговорен к расстрелу и действительно расстрелян, что в то время бывало не так уж часто. Обычной практикой была замена высшей меры наказания десятью годами заключения, которое, как правило, даже не отбывали полностью. Через несколько лет заключенного освобождали. Если приговор приводили в исполнение, для этого должны были быть очень серьезные основания.

По сведениям украинского историка Ярослава Тинченко, всего в УВО было осуждено 328 командиров и еще почти столько же взято на учет ОГПУ. Из них одни были вскоре уволены из армии по политическому недоверию, другие переведены во внутренние округа, подальше от польской границы.

Прошли аресты бывших офицеров и в других округах. Форменный погром устроили в Военной академии им. Фрунзе, еще в некоторых высших военных учебных заведениях. Правда, смертных приговоров было мало. Обычный срок — пять лет, иногда десять, с почти неизбежным досрочным освобождением. Так в то время часто поступали с ценными специалистами, замешанными в какой-нибудь антигосударственной деятельности. (Многие из этих людей были арестованы и расстреляны позднее, во время ежовщины. Но это уже совсем другие «органы» и совсем другая история.)

Дело, как видим, непонятное, смутное. С одной стороны, учитывая обстановку в стране и вокруг нее, что-то подобное неминуемо должно было возникнуть. С другой стороны, почти все оно строилось на агентурных данных и показаниях арестованных, других доказательств практически не было. И если человек ни в чем себя виновным не признавал, то у него были хорошие шансы отбиться от следователей, как отбился Александр Верховский, бывший военный министр Временного правительства. Был ли он замешан в чем-либо или нет — но он непоколебимо настаивал на своей невиновности и после трех лет следствия освобожден. С третьей стороны, такие дела — степной простор для разного рода «липачей». С четвертой, тогда в органах ОГПУ еще не били. Об одном из самых упорных подследственных Черушев пишет: «Верховскому грозили неминуемым расстрелом в случае дальнейшего запирательства, обещая всего лишь три-четыре года тюрьмы, если он “разоружится”, то есть признает себя виновным… Следователь Николаев не раз обещал согнуть его в бараний рог и заставить на коленях умолять о пощаде…»

Уж на что не любит ОГПУ Тинченко, и тот вынужден признать, что если подследственные держались стойко, то у следователей ничего не выходило. «Затем были арестованы преподаватели “Выстрела” из бывших белогвардейцев: полковник Б. А. Козерский, подполковник В. К. Головкин, поручик И. В. Медведков. Но и они ничего “интересного” сообщить следствию не пожелали: пьянки, мол, были, “Боже, Царя храни” иногда пели, лясы точить — тоже было, но чтобы состоять в контрреволюционной организации — ни-ни. Не дал “нужных” показаний и арестованный 18 февраля 1931 года в прошлом полковник Генштаба и именитый красный командарм С. Д. Харламов, теперь занимавшийся скромной преподавательской работой. Его взяли на основе показаний ряда лиц, что Харламов, мол, бывший помещик и очень богатый человек, а главное — тоже любитель попеть старый русский гимн. Но Харламов вообще ни в чем не признался и в конце концов был приговорен к 3 годам тюрьмы условно, причем сразу же по выходе из тюрьмы восстановлен на всех должностях. В общем, с “Выстрелом”… у ОГПУ не сложилось».

Вот и спрашивается: что же говорили и почему признавались те, с кем у ОГПУ «сложилось»? Вопросов по персоналиям дела «Весна» больше, чем ответов. А вот по самому делу так не скажешь. Выглядит оно довольно убедительно, уже хотя бы по той причине, что что-то подобное в данной внутриполитической и международной ситуации неминуемо должно было возникнуть. Ну жизнь так устроена!

Впрочем, нас интересует не столько само дело, сколько два его маленьких эпизода, которые дошли до самых верхов и рассматривались членами Политбюро. Касались они двух высших чинов тогдашней военной иерархии — начальника штаба РККА Шапошникова и начальника Ленинградского военного округа, бывшего начальника штаба Тухачевского.

На первого показал помощник начальника штаба УВО Сергей Бежанов-Сакварелидзе. Будучи арестован, заговорил он сразу же, в тот же день — то есть ни о каком прессинге не может быть и речи, и говорил много.

«Первое мое свидание с Шапошниковым на почке контрреволюционной работы было осенью 1928 года во время маневров в Киеве. Здесь Шапошников сообщил мне, что настроение за границей, особенно во Франции, в определенных кругах все больше обостряется по отношению к Советскому Союзу, что в этих кругах все решительно готовятся к интервенции и что во французском генштабе план этой интервенции якобы уже проработан». Затем он заявил, что Шапошников собирался поднять восстание, чтобы помочь интервентам.

Дело дошло до самых верхов, и 13 марта 1931 года состоялась очная ставка Бежанова и Шапошникова, в присутствии Сталина, Молотова, Орджоникидзе и Ворошилова. Надо сказать, что Борис Михайлович отбился от всех обвинений — и неудивительно, если обвинения были такими. Помогла эта очная ставка и арестованному бывшему начальнику Бежанова С. А. Пугачеву, которого после нее освободили.

А вот показания на второго из высших советских чинов, проходившего по делу «Весна», куда более интересны. Заговорил о нем бывший полковник Николай Какурин, преподаватель Военной академии РККА, сказав буквально следующее:

«В Москве собирались у Тухачевского, временами у Гая, временами у цыганки[24]. В Ленинграде собирались у Тухачевского. Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский… В момент и после XVI съезда было уточнено решение сидеть и выжидать, организуясь в кадрах в течение времени наивысшего напряжения борьбы между правыми и ЦК. Но тогда же Тухачевский выдвинул вопрос о политической акции, как цели развязывания правого уклона и перехода на новую высшую ступень, каковая мыслится как военная диктатура, приходящая к власти через вышеупомянутый правый уклон…