Немецкие физики Манфред фон Арденне и Густав Герц, решившие работать на Советский Союз

Мой отец считал, что заниматься наукой в американской зоне оккупации было по-настоящему невозможно. Также ученые считали, что мы должны создать ядерное равновесие. Если одна сила или полюс этого поляризованного мира имеет атомную бомбу, тогда это может быть опасно для всего человечества. Если она есть у обеих сторон, то вероятность того, что она когда-либо будет применена, практически равна нулю. И это оказалось действительно так.

На принадлежность к нацистской партии НКВД не обращал никакого внимания. Им было совершенно все равно, был кто-то членом партии или нет. Они должны были заниматься наукой, а не политикой. Например, мой отец был членом нацистской партии, Герц, Арденне, Польман не были членами нацистской партии, но таковыми были некоторые сотрудники институтов. На это никто не обращал никакого внимания.

Что касается моего отца, было совершенно понятно еще за 14 дней, перед тем как он должен был вылететь с коллегами и их семьями в Москву, было известно, что они вылетают вместе, почти все. Таким образом, мой отец послал одного из своих сотрудников на машине в английскую зону оккупации, где я тем временем был отпущен из английского плена с пропуском от генерала Горбатова (это был комендант советской оккупационной зоны в Берлине в октябре 1945 г.) с письмом, чтобы я мог приехать в Берлин в сопровождении. Англичане должны были меня пропустить.

Увидеться еще раз с теми, кто улетал в Москву. Или улететь вместе, или вернуться обратно в Вестфалию. У меня был выбор. И во второй половине октября мы вместе – моя семья, мои родители, мои брат, сестра и я – и многие сотрудники с семьями полетели в Москву на самолете «Дуглас». Мы провели в Москве прекрасно время в Опалихе, в доме отдыха. Тогда было очень много снега в октябре 1945 года. Все было заснежено, и нас очень вкусно кормили. До этого годами мы не получали нормальной еды, а тогда шоколад, сыр, колбасу. Это также было причиной, почему я поехал вместе с родителями.

Под руководством Молотова Советский атомный проект продвигается вяло. Недовольный неразворотливостью начальства, Курчатов все чаще обращается напрямую к Сталину. «Я для Сталина, – жалуется И. Курчатов, – как назойливая муха: не даю ему покоя своим мелочным жужжанием». Курчатов понимает: при Молотове атомный проект утонет в бюрократических проволочках. Ученый пишет критическое письмо Сталину и неожиданно получает мощного союзника в лице Лаврентия Берии. Берия в атомном проекте видит шанс заняться большим важным делом, к чему, как мы знаем, он всегда был расположен.

24 июля 1945 года, в конце первой недели Потсдамской конференции, Трумэн отозвал Сталина для конфиденциального разговора. Черчилль наблюдал за этой парой, он знал, что Трумэн собирается рассказать генералиссимусу о том, что американцы взорвали первую атомную бомбу в штате Нью-Мексико. И Черчилль, и Трумэн заметили, что Сталин вообще никак не прореагировал. Он был настроен благодушно, сказал: «Ну, что ж, у вас появилось новое оружие, которое ускорит победу над Японией». Сталин заранее знал об американской атомной бомбе. Он постоянно думал об этой проблеме. Но он, что называется, умел держать лицо.

Еще до разговора с Трумэном об американских испытаниях атомной бомбы Сталину лично доложил Берия. Сталин пришел в ярость: «Почему они нас опередили? Когда у нас будет своя бомба?» Впрочем, тогда еще никто не представлял в полной мере всю мощь нового оружия и серьезность грядущей опасности.

Момент истины наступает 6 и 9 августа 1945 года, когда американские самолеты сбрасывают атомные бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки. В считанные минуты города превращаются в огненную пустыню, от людей рядом с эпицентром взрыва остаются лишь тени. С выживших в этом кошмаре лохмотьями сползает кожа. Через считанные недели многие мучительно умирают от лучевой болезни. Жертвы двух бомб исчисляются сотнями тысяч. Только тогда становится ясно, какое чудовищное оружие рождено в секретных лабораториях Манхэттенского проекта.

Физик-атомщик Вадим Дикарев рассказал нам:

Наше руководство и в лице Сталина недооценивало возможности этого оружия. Считалось, что эта бомба против там огромного количества танкового вооружения, она ничего не сделает. А когда спохватились, пришлось наверстывать.

Но народу было не очень много. Даже вот данные отдела кадров показывают, что до 45-го года недооценивали значение этих работ, потому что и народ не очень брали. Только потом стали принимать на работу. Это один из характерных показателей.

Академик Жорес Алферов поведал нам:

Наш советский атомный проект с февраля 1943 года, когда было принято первое решение и создана отдельная уже лаборатория номер два, и до августа 1945-го – это был некий эксперимент и поддержание оживления экспериментальных работ в этой области. Масштаб нашему советскому атомному проекту был дан 20 августа 1945 года. И стимулом для того, чтобы придать этот масштаб, были бомбежки Хиросимы. Аламагордо еще ладно, испытания. Когда взорвали бомбу в Хиросиме, Сталин понял, что все, за что боролась страна, и все плоды великой победы уйдут и страна окажется в мировом масштабе на обочине, и ничего из плодов победы нам не достанется, и что атомное оружие – это уже не только огромное оружие, это огромное политическое оружие, и мы окажемся на обочине. И тогда понадобилось всего 14 дней, с 6 по 20 августа, чтобы подготовить известное постановление ГКО о создании спецкомитета, где председателем был определен Лаврентий Павлович, до этого работами руководил Молотов. В спецкомитет вошел Курчатов, вошел поначалу и Капица. И этим людям Сталин сказал, средств жалеть не нужно, это первостепенная задача.

Известный писатель и ученый-физик Арсений Березин так объяснил нам, почему именно Лаврентий Берия оказался во главе Спецкомитета:

Как бы то ни было, но мы жили в полицейском государстве, это могло быть хорошее полицейское государство или плохое полицейское государство, но это было четкое полицейское государство со всеми его атрибутами. И, может быть, самое развитое, самое совершенное полицейское государство последних столетий. В полицейском государстве большие государственные проблемы решались также полицейскими методами. Та структура, которая была сделана, осуществлена, она явилась совершенно оптимальной для решения задачи атомного оружия. Если бы мы предоставили ученым самим решать эту проблему! Дали бы, скажем, Капице, который фигурировал в качестве одного из руководителей потенциальных, или Алиханову или еще кому-нибудь, Абраму Федоровичу Иоффе, может быть, эту проблему. Эта проблема была бы либо никогда не решена, либо решалась бы в течение долгих десятилетий. Академия наук была не способна это все поднять, они могли бы провести какие-то исследования, решения, но у Академии наук не хватало ни политической, ни государственной, ни экономической возможности, ни воли, и она ничего бы не сделала. Были бы какие-то такие подходы, решения, рекомендации, дальше которых ничего бы не случилось. Нужна была мощная организующая воля. Кто имел этот опыт?