Лайлак торжественно кивнула.

Чудо дождливого дня

Аистиха, которую они оседлали, неслась высоко в небе, над коричнево-серым ноябрьским пейзажем, оставаясь при этом как-то в прежних пределах: голая Лайлак, сидевшая на ее спине, не чувствовала ни жары, ни холода. Она жалась к складкам плотного платья миссис Андерхилл, крепко обхватывая коленями вздымавшуюся спину птицы и ощущая бедрами ее мягкие, скользкие перья. Миссис Андерхилл легко ударяла аистиху жезлом, направляя полет.

— Куда мы отправимся вначале? — спросила Лайлак.

— Наружу, — проговорила миссис Андерхилл.

Аистиха спикировала и заложила вираж; вдали показался и стал приближаться большой, сложной формы дом.

С самого младенчества Лайлак часто видела этот дом во сне (как можно было не спать, но видеть сны — о том она никогда не задумывалась; она выросла в особых условиях, не ведая иной организации мира и личности, а потому многие вопросы просто не приходили ей в голову — так Оберон не задумывался, почему три раза в день садится за стол и вкладывает себе в рот пищу). Однако она не имела понятия о том, что, пока она бродила во сне по длинным залам, трогала оклеенные обоями стены, рассматривала картины и думала: «Что это? Что?», ее бабушка, мать, двоюродные братья и сестры видели сны — не о ней, но о ком-то ином, похожем, жившем в другом месте. Когда со спины аиста она увидела дом целиком и тотчас его узнала, у нее вырвался смех: словно при игре в жмурки у нее сняли с глаз повязку и оказалось, что таинственные черты и непонятная одежда, которые она осязала, принадлежат кому-то хорошо знакомому и тот ей улыбается.

По мере приближения дом делался все меньше. Он съеживался, будто отступал. Если это будет продолжаться, подумала Лайлак, то когда мы подлетим вплотную к окнам, я смогу заглянуть туда только одним глазом, и как же удивятся обитатели дома, заметив нас, грозовой тучей заслонивших им свет!

— Ну да, — произнесла миссис Андерхилл, — если он останется таким же, но он не останется, и они увидят — а вернее, думаю, не увидят — всего лишь аиста, женщину и ребенка размером с комара, а то и меньше, и не обратят на нас ни малейшего внимания.

— Никак не могу себе это представить, — проговорила под ними аистиха.

— Я тоже, — со смехом подхватила Лайлак.

— Неважно, — отозвалась миссис Андерхилл. — Глядите, как я гляжу, и этого достаточно.

Она не успела еще замолкнуть, как перед глазами Лайлак все поплыло, но затем выправилось. Перед путешественниками воздвигся огромный дом, каким и положено быть дому по сравнению с аистом (правда, сама Лайлак, заодно с миссис Андерхилл, сделалась маленькой — еще одна странность, о которой Лайлак нельзя было спрашивать). Они спускались на Эджвуд, его круглые и квадратные башни выскакивали, как грибы навстречу дождю, и отступали вниз в изящном поклоне; плавно менялся также перспективный вид стен, заросших травой аллей, крытых въездных ворот, флигелей с гонтовыми крышами — соответственно геометрии каждого объекта.

Повинуясь жезлу миссис Андерхилл, аистиха наклонила крылья и, как самолет-истребитель, резко спланировала вправо. Дом менял облик: стиль королевы Анны, французская готика, американский, но Лайлак этого не замечала; у нее перехватило дыхание. Пока аистиха маневрировала, подпорки и углы дома склонялись и выпрямлялись, взлетали свесы крыши. Девочка закрыла глаза и плотнее обхватила птицу. Когда маневр завершился, Лайлак подняла веки и увидела, что аистиха залетела в тень дома и кружит, готовясь сесть на каменный бельведер, выступающий из самого по-осеннему мрачного фасада.

— Смотрите, — сказала миссис Андерхилл, когда птица сложила крылья. Ее жезл, как узловатый палец, указывал на узкое стрельчатое окно с раскрытыми створками, под углом к тому месту, где они стояли. — Софи спит.

Лайлак были видны рассыпавшиеся по подушке волосы матери, очень похожие на ее собственные, и нос, который выглядывал из-под покрывала. Спит… Воспитание Лайлак приучило ее к удовольствиям (и к целеустремленности, хотя она об этом не знала), а не к привязанностям; слезы могли выступить на ее ясных глазах по причине дождливых дней, но больше всего волновали ее юную душу чудеса, а не любовь. Поэтому за долгое время, пока Лайлак разглядывала в неясном свете свою спящую мать, ее посетили, одно за другим, чувства, которым она не знала названия. Чудо дождливого дня. Нередко, выслушивая сопровождавшийся смехом рассказ, как она во сне держалась за материнские волосы и без ножниц ее было не освободить, Лайлак отвечала тоже улыбкой. Теперь она пыталась представить себе, каково лежать рядом с этой женщиной, под одеялом, держа ее за волосы, щекой к щеке, и спать.

— Мы можем подобраться к ней поближе? — спросила она.

— Не знаю, — хмыкнула миссис Андерхилл.

— Если мы такие маленькие, как вы говорили, — вмешалась аистиха, — то почему нет?

— Почему нет? Ну что ж, попытаемся.

Они слетели с бельведера вниз; аистиха несла свой груз, старательно работая крыльями, вытянув шею и перебирая лапами. Оконная рама перед ними росла, словно бы они к ней приближались, но приближаться они начали отнюдь не сразу. Потом миссис Андерхилл сказала «Ну вот», и они, описав головокружительную дугу, устремились через открытое окно в спальню Софи. Случайный наблюдатель (если бы таковой присутствовал в комнате) решил бы, что размером они не превышают птичку, сложенную из ладоней.

— Как это получается? — поинтересовалась Лайлак.

— Не спрашивай. Такое возможно только здесь. — Пока они огибали кроватный столбик, миссис Андерхилл добавила: — Тем и необычен этот дом, так ведь?

Разрумянившаяся щека Софи была холмом, открытый рот — пещерой, золотистые локоны топорщились надо лбом, как лес. Звук ее дыхания, медленный и низкий, был сравним с шумами, какие слышатся днем за окошком. В головах постели аистиха притормозила и пошла на снижение, намереваясь сесть на лоскутное одеяло, похожее на распаханное поле.

— Что, если она проснется? — спросила Лайлак.

— Не смей! — выкрикнула миссис Андерхилл, но слишком поздно: Лайлак выпустила из рук ее плащ и под влиянием чувства вроде того, что толкает на озорство, но куда более сильного, схватила на лету золотую вьющуюся прядь, размером с канат, и дернула. От толчка путешественники едва не свалились; миссис Андерхилл замахала жезлом, аистиха с криком сбросила скорость. Путешественники снова сделали круг над головой Софи; Лайлак не выпускала волосы из рук.

— Проснись! — завопила она.

— Безобразница! Ужас! — охала миссис Андерхилл.

Аистиха вновь крикнула.

— Проснись! — Лайлак поднесла ко рту сложенную рупором ладонь.

— Прочь! — скомандовала миссис Андерхилл, аистиха, мощно забив крыльями, направилась к окну, и Лайлак, чтобы не соскользнуть с ее спины, пришлось разжать руку. Длинный, как буксирный трос, волос, оторвавшись, остался у нее в пальцах. Взвизгивая от страха и восторга, дрожа с головы до ног, Лайлак успела заметить, как вздыбилось покрывало. За окном, подобно рывком раскрывшейся почке и с таким же шорохом, троица выросла до размера обычной птицы и быстро взмыла к верхушкам труб. Волос, похищенный Лайлак (теперь он был три дюйма длиной и так тонок, что не удержался в ее пальцах), сверкая, стал падать.