— Что такое? — произнесла Софи и села. Потом, уже медленней, снова опустилась на подушки, но не смежила веки. Неужели она оставила окно открытым? Край занавески отчаянно колыхался снаружи. Холод пробирал до мозга костей. О чем был сон? Снилась прабабка (умершая, когда Софи было четыре года). Спальня, полная красивых вещей — щеток, оправленных в серебро, черепаховых гребней, музыкальных шкатулок. Глянцевая фарфоровая статуэтка, птица с голой девочкой и старухой на спине. Большой шар из голубого стекла, тонкий, как мыльный пузырь. Не трогай, дитя, — приглушенный, как у мертвеца, голос из кроватного покрывала с кружевами цвета слоновой кости. Да осторожней же! И вся комната, все, что есть вокруг, искривленное и поголубевшее, — в шаре; странное, яркое, объединенное принадлежностью к сфере — внутри шара. Осторожней, дитя, — хныкающий голос. И шар ускользает из ее рук и медленно, как мыльный пузырь, падает на паркет.

Софи потерла себе щеки. Недоуменно сунула ноги в шлепанцы. (Разлетается, ударившись об пол, без единого звука — только прабабкин голос произносит: «Ох, дитя, какая потеря».) Она запускает пальцы себе в волосы, невероятно спутанные — эльфийский колтун, называла их Мамди. Голубой стеклянный шар разбивается вдребезги; но что происходило прежде? Это уже исчезло из ее памяти.

— Ладно, — проговорила она, зевнула и выпрямилась.

Софи пробудилась.

Это судьба

Пока аистиха удалялась от Эджвуда, миссис Андерхилл взяла себя в руки.

— Стой, стой, — проговорила она мягко. — Мы причинили вред.

Лайлак, сидя за ней, прикусила язык.

— Мне бы не хотелось, — произнесла аистиха, прекратив яростно бить крыльями, — чтобы в этом хоть отчасти обвинили меня.

— О вине речь не идет.

— Если последуют наказания…

— Никаких наказаний. Твоему длинному красному клюву ничто не грозит.

Аистиха замолкла. Лайлак подумала, что ей следовало бы добровольно взять на себя вину, в чем бы она ни заключалась, и успокоить птицу, но промолчала. Она прижалась щекой к грубому плащу миссис Андерхилл, преисполнившись снова чуда дождливого дня.

— Все, что мне нужно, это провести еще век в этом облике, — пробормотала аистиха.

— Довольно, — оборвала ее миссис Андерхилл. — Не исключено, что все обернется к лучшему. Собственно, как может быть иначе? А теперь, — она легонько стукнула птицу жезлом, — нам еще многое нужно повидать, не будем терять время. — Аистиха сделала вираж, обратившись спиной к многообразию крыш. — Еще круг над домом и парком, — добавила миссис Андерхилл, — и прочь.

Когда они медленно взмывали над беспорядочным горным пейзажем крыш, открылось круглое оконце в барабане под маленьким куполом (особенно причудливым), оттуда выглянуло круглое личико и бросило взгляд вниз, потом вверх. Лайлак, хотя никогда раньше не видела его настоящего лица, узнала Оберона, но тот ее не заметил.

— Оберон, — произнесла она, не для того, чтобы привлечь его внимание (она решила больше не озорничать), а просто называя его имя.

— Пол Прай, — произнесла птица, так как именно из этого окошка Док следил обычно за нею и ее птенцами, когда она свила здесь гнездо. Ну ладно, все это в прошлом! Круглое окно захлопнулось.

За домом миссис Андерхилл указала на длинноногую Тейси. Когда она сворачивала за угол дома, из-под изношенных шин ее велосипеда полетел гравий. Тейси направлялась к нормандскому фермерскому домику, некогда ухоженному и нарядному; на своем веку он успел побывать конюшней, затем гаражом, где дремал в темноте старый деревянный автомобиль-фургон, а теперь вмещал к тому же сундуки Бамбама, Джейн Доу и их многочисленных отпрысков. Тейси уронила велосипед на землю у задних дверей (Лайлак воспринимала ее сверху как составную фигурку, внезапно распавшуюся на две части), и аистиха, хлопая крыльями, взмыла над парком. Там брели по тропинке Лили и Люси, держась за руки и напевая. Тихий отзвук достигал ушей Лайлак. Тропинка пересекалась с другой, окаймленной живой изгородью; с нее уже облетели листья, и путаница ветвей, с застрявшими там сухими листьями и птичьими гнездами, напоминала шевелюру безумца. Там слонялась с граблями в руках Дейли Элис, разглядывая изгородь, где заметила, вероятно, птичку или зверька. Когда путешественники еще немного набрали высоту, Лайлак обнаружила вдали на той же тропе Смоки: под мышкой он держал книги, взгляд упер в землю.

— Это… — начала девочка.

— Да, — кивнула миссис Андерхилл.

— Мой отец?

— Ну, во всяком случае, один из них. — Миссис Андерхилл направила аистиху туда. — Но веди себя как следует, без шалостей.

Как же чудно выглядят люди, если рассматривать сверху: в центре голова, похожая на яйцо, сзади торчит левая нога, спереди правая, а потом наоборот. Смоки и Элис наконец заметили друг друга, и Элис махнула рукой. Рука тоже высунулась из головы, словно ухо. Аистиха нырнула вниз, и встретившиеся фигурки сделались больше похожи на людей.

— Как делишки? — спросила Элис, придерживая грабли под мышкой, словно дробовик, и засовывая руки в карманы джинсовой куртки.

— Отлично, — отозвался Смоки. — Гранта Стоуна опять вырвало.

— Не в помещении?

— Снаружи, слава тебе господи. Удивительно, как это отрезвляет. На минуту. Наглядный урок.

— Который говорит…

— О том, что слопать дюжину зефиров на пути в школу — это не здорово? Не знаю. Муки, наследье плоти. Смертная природа человека. Я делаю мрачное лицо и говорю: «Думаю, теперь мы можем продолжить».

Элис рассмеялась и резко обернулась влево, где ей почудилось что-то движущееся: то ли птица в отдалении, то ли последняя муха вблизи. Она ничего не увидела. И не услышала миссис Андерхилл, которая, не сводя с нее ласкового взгляда, произнесла:

— Благослови тебя Бог, дорогая, не забывай о времени.

Но по дороге домой Элис не проронила ни слова, а также пропускала мимо ушей рассказы Смоки о школе; ее поглотило ощущение, уже знакомое, что земля, при всей своей невероятной тяжести, вращается лишь потому, что она по ней ступает, как бы продвигая «бегущую дорожку». Странно. У самого дома ей попался на глаза Оберон, который улепетывал словно от погони. Он заметил родителей, но ничего не сказал и исчез за углом. Из верхнего окошка донеслось имя Элис: Софи стояла у своего створчатого окна. «Да?» — отозвалась Элис, но Софи промолчала, только бросила вниз изумленный взгляд, будто не виделась с ними несколько лет, а не какой-нибудь час-другой.

Аистиха проскользнула над Садом, Обнесенным Стеной, а потом, сложив крылья, пронеслась, едва не касаясь земли, вдоль аллеи сфинксов, которые выглядели совершенно безликими и еще более молчаливыми, чем обычно. Впереди, тем же путем, бежал Оберон. На нем были две фланелевые рубашки (одна вроде куртки), едва на нем сходившиеся (он рос не по дням, а по часам), но все же с застегнутыми манжетами; длинная голова качалась на тощей шее, ступни слегка косолапили. Немного пробежав, он переходил на шаг, потом снова пускался бегом и все время бормотал что-то себе под нос.