* * *

Вспоминая этот эпизод, Силла Митчелл задрожала. Она резко встала со стула и сварила еще кофе.

— В тот день, — продолжала она, — отец поехал в Конкорд, мать осталась дома на случай, если вдруг появится Лютер, а я пошла гулять с подругами. Домой я вернулась поздно. Родители разговаривали в гостиной, и я услышала, как отец сказал: «По-моему, Лютер сделал огромную глупость». Я спросила, что происходит, и он велел мне не говорить никому, что Лютер исчез, особенно полиции. Сказал, что сам его найдет. Он тщетно искал его больше трех недель. До самой катастрофы.

Она подавила рыдания.

— Что же случилось, миссис Митчелл? — мягко спросил Гэхаловуд. — Почему ваш отец считал, что Лютер сделал глупость? Почему он не хотел привлекать полицию?

— Это сложно объяснить, сержант. Все так сложно…

Она раскрыла альбомы с фотографиями и стала рассказывать о семье: о Джее, их любящем отце, о Наде, матери, бывшей Мисс штата Мэн, привившей детям вкус к прекрасному. Лютер был старшим из детей, на девять лет старше ее. Оба они родились в Портленде.

Она показала нам детские фотографии. Родительский дом, отдых в Колорадо, гигантский склад отцовского предприятия, из которого они с Лютером летом почти не вылезали. На нескольких фото семья была запечатлена в Йосемитском парке в 1963 году. Лютеру восемнадцать лет, это красивый, стройный, изящный юноша. Потом нам попалась фотография, датированная осенью 1974 года: двадцатилетие Силлы. Родители постарели. Джею, гордому отцу семейства, уже шестьдесят, у него отросло брюшко. На лице матери появились морщины, против которых она бессильна. Лютеру под тридцать: его лицо изуродовано.

Силла долго смотрела на эту фотографию.

— До этого мы были прекрасной семьей, — произнесла она. — До этого мы были счастливы.

— До чего? — спросил Гэхаловуд.

Она взглянула на него так, словно ответ разумелся сам собой.

— До того, как на него напали.

— Напали? — повторил Гэхаловуд. — Я не в курсе.

Силла положила рядом две фотографии брата.

— Это произошло осенью, после нашего отпуска в Йосемити. Посмотрите на это фото… Посмотрите, какой он был красивый. Знаете, Лютер был особенный. Он любил искусство, у него был настоящий художественный дар. Он окончил школу, его только что приняли в академию изящных искусств в Портленде. Все говорили, что он может стать очень большим художником, что у него талант. Он был счастливый мальчик. Но тогда как раз начиналась война во Вьетнаме, и ему надо было идти в армию. Его только что призвали. Он говорил, что, когда вернется, станет заниматься искусством и женится. У него уже была невеста. Ее звали Элеонора Смит. Девушка из его школы. Я вам говорю, он был счастливый мальчик. Вплоть до этого вечера в сентябре шестьдесят четвертого.

— Что произошло в тот вечер?

— Вы когда-нибудь слышали о банде филдголов,[4]сержант?

— Банде филдголов? Нет, никогда.

— Это прозвище, которое полиция дала группе подонков, орудовавших в то время в нашем районе.

Сентябрь 1964 года

Было около десяти часов вечера. Лютер провел вечер у Элеоноры и возвращался к родителям пешком. Завтра он должен был отправиться на сборный пункт. Они с Элеонорой только что решили, что, как только он вернется, они поженятся: поклялись друг другу хранить верность и в первый раз занимались любовью на узенькой детской кровати Элеоноры, пока ее мать на кухне пекла им печенье.

Лютер ушел не сразу, он еще несколько раз возвращался к дому Смитов. В свете фонарей он видел Элеонору — она, плача, стояла на крыльце и махала ему рукой. Теперь он шел по Линкольн-роуд. Улица в этот час была безлюдна и плохо освещена, зато вела к его дому кратчайшим путем. Идти оставалось три мили. Его обогнала машина, и лучи фар выхватили большой отрезок улицы впереди. Немного погодя сзади появилась вторая машина, ехавшая на большой скорости. Из ее окна раздались вопли: пассажиры, явно на взводе, решили его попугать. Лютер не реагировал, и машина, проехав несколько десятков метров, резко затормозила посреди дороги. Он продолжал идти — что ему еще оставалось делать? Он поравнялся с машиной, и тот, что был за рулем, спросил его:

— Эй ты! Местный?

— Да, — ответил Лютер, и ему плеснули пивом в лицо.

— Баран деревенский! — заорал тот, что был за рулем. — Мэн — родина баранов!

Пассажиры радостно взвыли. Всего их было четверо, но Лютер в темноте не мог разглядеть их лица. Он догадывался, что они молоды, лет двадцать пять — тридцать, пьяны и очень агрессивны. Ему стало страшно, и он с колотящимся сердцем пошел дальше. Он не любил драки, не хотел ввязываться в историю.

— Эй! — опять окликнул его тот, что за рулем. — Куда это ты намылился, барашек?

Лютер не ответил и ускорил шаг.

— А ну вернись! Иди сюда, мы тебе покажем, как учат мелких говнюков вроде тебя!

Лютер услышал, как открылись дверцы машины и тот, что был за рулем, крикнул: «Господа, охота на барана открыта! Кто поймает, тому сто долларов!» Он бросился бежать со всех ног в надежде, что проедет еще какая-нибудь машина. Но спасти его было некому. Один из преследователей догнал его и, повалив на землю, заорал остальным: «Есть! Поймал! Сто долларов мои!» Все накинулись на Лютера и стали его избивать. И когда он уже не мог подняться, один из нападавших крикнул: «Кто хочет сыграть в футбол? Предлагаю парочку филдголов!» Все завопили от восторга и начали по очереди наносить ему чудовищные удары ногой в лицо, словно посылая мяч в ворота. Закончив свою серию филдголов, они бросили его без сознания на обочине. Через сорок минут его обнаружил какой-то мотоциклист и вызвал скорую помощь.

* * *

— Несколько дней Лютер находился в коме, — объясняла Силла. — А когда очнулся, у него на лице не было ни одной целой кости. Ему делали пластические операции, но так и не смогли вернуть прежнюю внешность. Два месяца он пролежал в больнице и вышел, обреченный жить с изуродованным лицом и затрудненной речью. О Вьетнаме, конечно, можно было забыть, но ведь и обо всем остальном тоже. Он целыми днями сидел дома в прострации, он больше не рисовал, не строил никаких планов. Через полгода Элеонора расторгла помолвку. И даже уехала из Портленда. Кто ее осудит? Ей было восемнадцать лет, она вовсе не хотела всю жизнь возиться с Лютером, который превратился в бледную тень самого себя и погряз в своем несчастье. Он стал совсем другим человеком.

— А преступники? — спросил Гэхаловуд.

— Их так и не нашли. Эта шайка уже не первый раз орудовала в наших краях. И всякий раз они всласть упражнялись в своих «филдголах». Но случай с Лютером оказался самым ужасным: они чудом его не убили. Об этом писали все газеты, полиция сбилась с ног. Но больше о них никто никогда не слышал. Наверно, испугались, что их поймают.