— Что было потом с вашим братом?

— Следующие два года Лютер не делал ничего, только слонялся целыми днями по дому. Как привидение. Отец допоздна засиживался на своем складе, мать старалась как можно чаще уходить по делам. Это были невыносимые два года. А потом, в 1966 году, вдруг кто-то позвонил в дверь.

1966

Он отпер не сразу: для него невыносима была мысль, что его увидят. Но, кроме него, дома никого не было, вдруг что-то важное? Он открыл. Перед ним стоял мужчина лет тридцати, очень элегантный.

— Привет, — сказал мужчина. — Прости, что приходится ломиться в дверь, но у меня машина сломалась. Метров пятьдесят отсюда. Ты, случайно, в механике не разбираешься?

— Фмотря фто у ваф, — ответил Лютер.

— Ничего серьезного, просто колесо село. Но никак не могу справиться с домкратом.

Лютер согласился пойти посмотреть. Машина, роскошное купе, стояла на обочине неподалеку. Правое переднее колесо напоролось на гвоздь. Плохо смазанный домкрат заело, но Лютер все-таки одолел его и поменял колесо.

— Что ж, впечатляет, — сказал мужчина. — Повезло мне, что я тебя встретил. Ты чем занимаешься? Механик?

— Нифем. Раньфе рифовал. Но потом был неффафтный флуфай.

— А чем на жизнь зарабатываешь?

— Я не варабатываю на вивнь.

Мужчина пристально посмотрел на него и протянул ему руку:

— Меня зовут Элайджа Стерн. Спасибо, я тебе по гроб жизни обязан.

— Лютер Калеб.

— Приятно познакомиться, Лютер.

С минуту они разглядывали друг друга. В конце концов Стерн задал вопрос, мучивший его с тех пор, как Лютер открыл дверь:

— Что случилось с твоим лицом?

— Вам приходилось флыфать о банде филдголов?

— Нет.

— Они нападали на людей профто ради вабавы. И били по голове как по мяфу.

— Какой ужас… Сочувствую.

Лютер обреченно пожал плечами.

— А ты не сдавайся! — дружески сказал Стерн. — Если жизнь тебя бьет под дых, дай ей сдачи! Как ты посмотришь на то, чтобы получить работу? Я ищу человека, чтобы занимался моими машинами и был моим шофером. Ты мне очень нравишься. Если соблазнишься, я тебя беру.

Через неделю Лютер переехал в Конкорд, в пристройку для служащих в огромном фамильном поместье Стерна.

* * *

Силла считала, что встреча со Стерном была невероятной удачей для брата.

— Благодаря Стерну Лют снова стал человеком. У него появилась работа, деньги. Его жизнь понемногу опять обретала смысл. А главное, он снова начал рисовать. Они со Стерном прекрасно ладили: он был не только его шофером, но и доверенным лицом, я бы даже сказала, почти другом. Стерн недавно принял дела от отца; он жил в громадном доме, слишком большом для него одного. По-моему, он был рад обществу Лютера. Они сильно привязались друг к другу. Лют оставался у него на службе все следующие девять лет. До самой своей смерти.

— Миссис Митчелл, — спросил Гэхаловуд, — а какие отношения были с братом у вас?

Она улыбнулась:

— Он был совсем непохож на других. Такой добрый, нежный! Любил цветы, любил искусство. Он не должен был умереть, как обыкновенный шофер лимузина! Поймите меня правильно, я ничего не имею против шоферов, но Лют — это было что-то особенное! По воскресеньям он часто приезжал домой обедать. Появлялся утром, проводил с нами весь день и вечером возвращался в Конкорд. Я так любила эти воскресенья, особенно когда он принимался рисовать в своей бывшей комнате: он устроил там мастерскую. У него был огромный талант. Как только он начинал рисовать, он излучал неописуемую красоту. Я садилась на стул у него за спиной и смотрела. Смотрела, как из хаотичных поначалу мазков проступают реалистичные, невероятные по силе сцены. Сперва казалось, что он малюет неизвестно что, а потом вдруг среди пятен и линий возникал образ, и каждая черточка обретала смысл. Это был совершенно неповторимый момент. Я ему говорила, что он должен продолжать занятия живописью, подумать все же о школе изящных искусств, выставлять свои работы. Но он не хотел — из-за своего лица, из-за своей дикции. Из-за всего. До нападения он говорил, что рисует, потому что иначе не может. А когда в итоге оправился, говорил, что рисует, чтобы не было так одиноко.

— Можно взглянуть на его картины? — попросил Гэхаловуд.

— Да, конечно. Отец собрал что-то вроде коллекции — все картины, какие остались в Портленде, и те, что он забрал у Стерна, из комнаты Лютера, после его гибели. Он говорил, что однажды их можно будет отдать в музей, что они могут иметь успех. Но до тех пор просто сгрузил их в ящики, на память; потом родители умерли, и теперь я храню их у себя.

Силла отвела нас в подвал; в одном из помещений громоздилась целая гора больших деревянных ящиков. Из них торчали несколько больших картин, среди рам грудой лежали наброски и рисунки. Их было на удивление много.

— Тут такой беспорядок, — извиняющимся тоном произнесла она. — Просто ворох воспоминаний. У меня рука не поднялась что-то выбрасывать.

Перебирая картины, Гэхаловуд вытащил полотно с портретом юной белокурой женщины.

— Это Элеонора, — пояснила Силла. — Эти картины написаны еще до нападения. Он любил ее рисовать. Говорил, что может рисовать ее всю жизнь.

Элеонора была молодая красивая блондинка. Любопытная деталь: она невероятно походила на Нолу. В ящиках нашлось много других женских портретов; все женщины были белокурые, все картины датированы годами после нападения.

— Кто эти женщины на картинах? — спросил Гэхаловуд.

— Не знаю, — ответила Силла. — Наверно, просто плод воображения Лютера.

Именно в этот момент мы наткнулись на серию набросков углем. На одном из них я узнал зал «Кларкса»; за стойкой стояла красивая, но грустная женщина. Сходство с Дженни было разительным, но я подумал, что это совпадение — пока, перевернув рисунок, не обнаружил на оборотной стороне подпись: «Дженни Куинн, 1974 г.» Я спросил:

— Откуда у вашего брата эта навязчивая идея — рисовать одних блондинок?

— Не знаю, — ответила Силла. — Правда не знаю…

Тогда Гэхаловуд, ласково и в то же время серьезно глядя на нее, произнес:

— Миссис Митчелл, настало время рассказать, почему вечером 31 августа 1975 года ваш отец сказал, что Лютер «сделал глупость».

Она кивнула.

31 августа 1975 года

В девять утра, повесив трубку после разговора с Элайджей Стерном, Джей Калеб понял, что дело неладно. Стерн сказал, что Лютер взял отпуск на неопределенный срок. «Вы ищете Лютера? — удивился Стерн. — Но его нет. Я думал, вы знаете». — «Его нет? А где же он? Вчера мы его ждали на дне рождения сестры, но он не пришел. Я очень волнуюсь. А что конкретно он вам сказал?» — «Он сказал, что, вероятно, не будет больше у меня работать. Это было в пятницу». — «Не будет больше работать у вас? Но почему?» — «Не знаю. Я думал, вы знаете».