И мы, основательно затарившись в ближайшем коммерческом гастрономе (цены там кусались, но было ощущение чего-то последнего, завершающего, поэтому тратили, не жалея, словно не надеясь утром проснуться), пришли ко мне домой, накрыли стол, сели… Вдвоем, а незримо – вчетвером: два портрета смотрели с серванта – Глеба и Наташи Чистяковой, которой я, дурень, так и не решился (и не успел) сделать предложение…

«Жениться тебе надо, старик, – эту фразу друга и сподвижника я еще помнил. – Не все же бобылем жить». – «На ком?» «Господи, вот проблема-то», – он в меня верит безгранично. А я сам в себя – ни на грош: пусто все, выжжено. Погрузился в озеро Светлояр древний Китеж, не обороненный великим князем Юрием, рассыпался в прах град Житнев (красивая легенда о его исчезновении оказалась выдумкой, и даже не древней). Может, и светятся кому-то отраженные в озерной глади окошки в несуществующих избах, теремах и храмах, и чудится тихий колокольный звон и голоса давно умерших… Да не про меня все это. Как сказал Яков Арнольдович Вайнцман, чудо является лишь праведникам. А я – грешник.

Потом мы, обнявшись, запели нечто протяжное, но получилось из рук вон плохо: и я, и Слава страдали полным отсутствием слуха, хотя он в пьяной откровенности клялся, что когда-то в детстве посещал одну с Гариком Варданяном музыкальную школу. Я не поверил. Слава, обидевшись, решил исполнить арию Кончака из оперы «Князь Игорь», но тут уж решительно воспротивился мой Кузька: он поднял голову с подстилки и завыл, нехорошо прижимая уши. Пришлось прекратить.

Потом – на дворе стояла глубокая ночь – я пошел на кухню варить кофе, а когда вернулся с двумя дымящимися кружками, мой сподвижник звонил по телефону, объясняя свое долгое отсутствие кому-то по имени Лапочка (Зайчик, Ушастик) – сначала начальственно, потом заискивающе и, наконец, раздраженно. Глаза слипались, и напряжение, кажется, отступило, «и все тревоги мирных дней, и языка бессвязный лепет…».

И я уснул в кресле, под негромкий аккомпанемент:

«Радость моя, ну какие девочки, ей-богу? Мы вдвоем с Борькой, у нас был трудный день, мы закончили одно расследование… Что значит „так и поверила“? Ну хорошо, буду как штык. Сейчас не могу, троллейбусы не ходят. Метро закрыто, в такси не содют (шутка). Ну перестань. Ну пожалуйста. Ну, Зайчик (Лапочка, Ушастик)…»

Я мысленно пожелал, чтобы во сне ко мне пришел Глеб. И мы побыли бы вместе – хоть час, хоть полчаса, как когда-то, в прошлой счастливой жизни, в детстве («А почему это тебе – портфель с пингвином, а мне без всего?» – «Потому что я старше». – «А я младше, младшим надо уступать!» – «А старших надо слушаться, балда!»).

Глеб не пришел. «Чудо является лишь праведникам». Мне снилось инвалидное кресло с никелированными ручками и обручем для головы. Стоило сесть в кресло – и обруч смыкался, намертво защемляя виски, и кто-то в черном, в полной темноте, тянул руку к рубильнику. И шептал: «Это я на ступеньках училища, а рядом со мной – мой друг, очень одаренный мальчик… Только раньше у меня была другая прическа». Прическа… И оставили они бренные тела на земле, а сами вошли в сияющие врата, кои указала им Пресвятая Богородица, и апостолы в белых одеждах вели людей, что убоялись…

Картины сменяли одна другую, переплетаясь, наплывая (как пишут в титрах: «монтаж и спецэффекты такого-то»), а я стоял в центре этого переплетения, стараясь припомнить услышанную где-то совсем недавно фразу, брошенную в случайном разговоре. Фразу, которая объясняла все и разом. Когда, кто ее произнес?!

«Я держал в руках подлинную историю – не обман, не выдумку… Трудно поверить, что ее изготовил какой-то там Кулибин…» Да, он сказал так. Я заворочался во сне, подлокотник кресла тут же уперся мне в ребра. Трудно поверить, что какой-то… Для меня все женщины старше сорока…

Да, так бывает. Сон, забытье странным образом раскрепощает сознание, разрушает препоны, воздвигнутые здравым смыслом (классический пример: Менделеев, увидевший во сне свою знаменитую таблицу). Я открыл глаза. Было раннее утро – холодное, зыбкое, наполненное рокотом мотора со двора (сосед разогревал старенький «Москвич» перед дальней поездкой) и тихим посапыванием: Славка во весь богатырский рост растянулся на диване (ну да, троллейбусы не ходят, метро закрыто…).

Я посмотрел на него и вдруг понял, что знаю ВСЕ. Ну, или почти все, за исключением незначительных деталей. Камешки сложились, каждый встал на свое место… Но легче не стало. Наоборот, было бы лучше поставить точку еще вчера, когда была твердая уверенность, что вот он, убийца, вынесший приговор сам себе (улики обвинения: кассеты, пистолет «Макаров», керамический шарик, поддельная рукопись – экспертиза докажет авторство)…

«Мне отмщение, и аз воздам». Я скажу «да», подумал я. Хватит смертей, хватит разоблачений (кому они нужны? Все упокоились, а живым… Живым необходимо жить). Я скажу «да».

И сказал «нет». И поехал на улицу Ключевую.

Дверь открыли довольно быстро. Я вообще заметил, что Роман Бояров передвигается в пространстве – и в коляске, и на костылях – приблизительно с той же скоростью, что и обычный человек – на своих двоих. Я вспомнил его рукопожатие и невольно встряхнул кистью. Он посмотрел на меня снизу вверх, чуть склонил голову набок… С неким злорадством я заметил мимолетную растерянность в его глазах. Однако растерянность мелькнула и пропала.

– А, – протянул он. – Наш гениальный сыщик. Входите. Маргариты, правда, нет дома…

– Собственно, я к вам.

– Да? Ну, прошу.

Он толкнул колеса, проехал вперед меня в гостиную, где доминировал резкий запах кислоты, просочившийся из соседней комнаты.

– Нашли своего убийцу?

– Нашел, – коротко отозвался я.

– Поздравляю, – радостных ноток в его голосе не чувствовалось. – Он уже арестован?

– Он умер.

– Вот как… Что ж, можно считать, он получил по заслугам.

Роман снова оттолкнулся, доехал до буфета, достал небольшой графинчик темного стекла, плеснул немного себе в рюмку.

– Не присоединитесь?

– Нет.

Он меня раздражал. И привлекал, неизвестно, что больше. Я чувствовал в нем какую-то жутковатую разрушительную силу… точнее, саморазрушительную, с какой он («исключительно талантливый мальчик!») бросил училище – возможно, свое истинное призвание, – и возится теперь с микросхемами и паяльниками.

– А я выпью… Вас, надо думать, уже восстановили в правах?

– То есть?

– В прошлый раз вы приходили как частное лицо, сегодня – как официальное: вон и от водки отказались. Впрочем, дело все равно закрыто, раз преступник скончался. Я его знаю?

– Возможно, и знаете. В вашем училище у него было прозвище Кулибин. Он вздрогнул.

– Вот как…

– Вы не удивлены?

Он продолжал сидеть затылком ко мне, и затылок был напряжен (прав был художник-декоратор, знаток человеческих душ: с лицом при должной тренировке можно совладать, а вот со спиной…).