Он натянул ветхие джинсы, клетчатую рубашку и пару добрых старых ботинок «Тони Ламас», к которым относился как к своим лучшим друзьям. Потом спустился в кухню, обнаружил, что кофе еще горячий, и налил себе чашку. Телевизор был включен.

В России что-то творилось. Этот новый парень, которого все боялись, был, по общему мнению, замшелым националистом. Как цари в девятнадцатом столетии, он верил, что Россия превыше всего. И если бы он получил власть, то положение стало бы шатким, так как у них все еще оставалось очень много ракет и атомных зарядов, а для того чтобы перенацелить их на города Америки, требовалось всего лишь несколько часов. Через пару месяцев там должны были пройти выборы, и по этому поводу тревожились абсолютно все. Даже его имя звучало пугающе. Оно значило по-английски «страсть».[44]А звали его Пашин, Евгений Пашин, брат погибшего героя.

От этого головная боль Боба стала еще сильнее. Он был уверен, что с Россией покончено. Мы задавили их, их экономика рухнула, они получили свой Вьетнам в Афганистане, и все это обрушилось на них. Но теперь они, похоже, выбирались из ямы, причем в какой-то новой форме. Это казалось ему несправедливым.

Боб не любил русских. Ведь это именно русский всадил ему пулю в бедро тогда, много лет назад, и с этого начались непрекращающиеся неудачи. Совсем недавно он подумал было, что смог одолеть их, но оказалось, что они все так же стоят на его пути, грозные и безжалостные.

Боб допил кофе, накинул рабочую куртку, нахлобучил на голову старый помятый «стетсон» и вышел из ярко освещенной теплой кухни на предутренний холод. Подбородок и все так же ввалившиеся щеки покрывала седоватая борода. Он походил на старого ковбоя, решившего в последний раз отправиться загонять табун. Он чувствовал головокружение, пульсацию в затылке, а в мыслях у него творилась форменная каша.

Горы только-только начали вырисовываться в утреннем свете. Это зрелище успокоило его, но, впрочем, совсем ненадолго. Вершины гор, покрытые снежными шапками, – такие огромные, отчужденные, погруженные в свое неведение – были куда больше, чем те горы, среди которых он вырос в глубине Арканзаса. Они обещали ему то, в чем он нуждался: одиночество, красоту, свободу, место, где мог бы жить человек, идущий своим путем и получающий от попыток взаимодействия с другими людьми только большие неприятности.

Он увидел конюшню, услышал, как лошади сопят и переступают с ноги на ногу. Он знал, что Джулия и Ники седлают их для утренней поездки; таков был непреложный семейный ритуал. Сегодня Боб запоздал. Его конь, Юниор, вероятно, уже оседлан, чтобы он мог присоединиться хотя бы в последнюю секунду. Это было неправильно: чтобы заслужить право ехать на лошади, ты должен своими руками ее оседлать. Но Джулия всегда позволяет ему поспать в те редкие моменты, когда он, как ей кажется, успокаивается. Она только не знала, какие кошмары скрываются внутри его вроде бы спокойного сна.

Боб оглянулся, высматривая другого своего врага. Пейзаж здесь, высоко в горах, но на расстоянии полутора километров от вечных снегов, был довольно пустынным. Боб видел только луга, по которым бродили немногочисленные коровы, протянувшийся на несколько километров густой лес и грубые морщины ущелий, ведущих к перевалам между пиками, которые и были хребтом, носившим меткое название Пилозубые горы.

Зато никаких репортеров. Никаких агентов. Никаких телевизионных камер, никаких голливудских жокеев, скользких болтунов с прилизанными волосами, одетых в костюмы, которые выглядели на них так же естественно, как сливки на молоке. Он ненавидел их. Хуже их не было никого. Это они изгнали его из жизни, которую он любил.

Это началось, когда Боб по настойчивому совету одного хорошего молодого парня, немного напоминавшего ему Донни Фенна, первого мужа его жены, уговорил сам себя вернуться в Арканзас и попробовать разобраться в загадке смерти Эрла Суэггера, его отца, погибшего в 1955 году. Дело оказалось запутанным и усложнялось с каждым днем; кое-кто попытался остановить его, и ему пришлось стрелять в ответ. Никаких обвинений не последовало, так как вещественных доказательств он не оставил, да и люди в округе Полк не любят говорить с посторонними. Но какой-то желтый листок все же сумел учуять запах жареного, связал его с еще кое-какими событиями, имевшими место несколькими годами раньше, и напечатал сделанную несколько месяцев назад фотографию: Боб и его жена Джулия выходят из церкви в Аризоне. И в следующую среду он проснулся и узнал, что он был «САМЫМ СМЕРТОНОСНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ АМЕРИКИ» и что он «СНОВА НАНЕС УДАР». Где бы отставному снайперу из морской пехоты Бобу Ли Суэггеру ни пришлось повесить шляпу на крючок, там гибли люди, заявляла газетка и приписывала ему и перестрелку на обочине шоссе, после которой на месте осталось десять трупов (все до одного преступники, разыскиваемые полицией), и таинственную гибель троих человек, в том числе бывшего армейского снайпера, в отдаленном лесу. Там же напоминалось, что несколькими годами ранее он на короткое время попал под подозрение в связи с покушением на сальвадорского архиепископа в Новом Орлеане, но правительство по причинам, которые так и остались неизвестными, не стало выдвигать против него обвинений. Да еще вдобавок, ко всему он даже женился на вдове своего приятеля по Вьетнаму, сообщала газетка.

«Тайм» и «Ньюсуик» радостно подхватили эстафету, и в течение нескольких недель Боб пользовался наихудшим из всех видов популярности, какие могла предложить его страна: всюду, куда бы он ни пошел, его преследовали репортеры и кино– и телекамеры.

Похоже, множество народу считало, что он носит в кармане ключи от счастья, что он знает все на свете, что он очаровательный, что он сексуальный, что он прирожденный убийца, который по непонятным причинам спокойно разгуливает по Америке. Все это сделало его, как говорили журналисты, «горячим куском».

И поэтому он находился здесь, на ранчо, принадлежавшем отцу его жены на правах инвестиционной собственности, живя, по существу, из милости, не имея ни пенни, кроме грошовой пенсии, и ни малейшей возможности как-то сделать деньги. Будущее было беспросветно темным; мирная, спокойная хорошая жизнь, которой он жаждал, казалась совершенно недостижимой. «Где раздобыть денег? Моей пенсии, будь она проклята, не хватает ни на что!» Хотя об этом никогда не заходило речи и не было сделано даже ни единого намека, он уверил себя, что его жена втайне желает, чтобы он что-нибудь сделал, используя тот единственный актив, которым располагал, – свою «историю», вторая, как считали многие и многие обыватели, стоила миллионов.

Он шел к конюшне, наблюдая за тем, как солнце только-только начало подсвечивать небо над горами. Когда он находился на полпути между строениями, черные псы снова накинулись на него. Такое название он придумал для непрерывно преследовавших его мыслей о том, что он никчемный неудачник и все, к чему бы он ни прикасался, превращается в дерьмо, что его присутствие тяготит двух людей, которыми он дорожил больше всего на свете, что все, что бы он ни делал, было ошибочным, все принятые им решения оказывались неправильными и все, кто связывался с ним, обязательно погибали.